Госпожа удача - [5]

— Я думал, — Филиппов Антон Федорович отмахнулся от бармена, — думал, что К-2 станет… думал, что вы окажетесь выше мелочной спортивной ревности…

Не он один так думал.

Боже, каким он возвращался с К-2! Какими они все возвращались, какая победа пела у каждого в груди! Исхудавшие, почерневшие от солнца, выработанные до сухого — первопроходцы «Волшебной линии»! Он двадцать лет шел по этой «Волшебной линии» к этой вершине, пусть не судилось получить К-2 первым, но вот этот маршрут он взял, они все его взяли! Сели в Аэро-Симфи, журналисты налетели со всех сторон: капитан, что вы думаете об Идее Общей Судьбы? Можно ли назвать восхождение на К-2 первым советским восхождением в Гималаях?

Ну, он им и сказал…

Словно читая его мысли, старикан закудахтал:

— И вам не стыдно, молодой человек, в открытую признаваться в таких вещах?

— Через пару дней у вас будет полная возможность сдать меня в органы.

— Какие еще органы? — разозлился старичок, не знакомый с советскими эвфемизмами типа «куда надо» или «Комитет глубинного бурения». — Это… просто безнравственно! Как вы трактуете стремление нашего народа слиться с советским народом? Как массовое помешательство обожравшихся буржуа! Вы что, всех нас за дураков держите?

— Отчего же за дураков? — пожал плечами Верещагин, — за сумасшедших.

— Опомнитесь! — Старичок воздел вверх желтый палец. — Или оставайтесь здесь, в гнездилище Ислама! Не ступайте ногой на священную советскую землю!

— Двадцать лет назад вы называли священную советскую землю Большевизией. А советский народ — краснопузыми, — огрызнулся альпинист.

Старичок погрозил пальцем люстре.

— Я раскаиваюсь в этом! — возвестил он бару. — Я признал свои ошибки и возвращаюсь на Родину с очищенной душой! А вы замутнили свое сознание жидовскими и американскими бреднями! Такие, как вы, семьдесят лет вели нас по пути разврата! Такие, как вы, увели Крым из-под десницы Барона! Такие, как вы, превратили русскую армию в гоп-компанию американо-израильского образца! Но там! — Старичок ткнул пальцем в плафон на стене бара: — Там сохранили в неприкосновенности русский Дух!

— Excuse me, sir… — тихонько вмешался бармен, — If this man is disturbing you…

— No problem, — остановил его Верещагин.

Бармен пожал плечами и перешел к другому краю стойки.

Верещагин осушил еще один «дринк» и нашел в себе силы спокойно ответить:

— Где-нибудь через год, когда мы будем оба отмывать свое буржуазное прошлое в каких-нибудь Желтых Водах, мы вернемся к этому разговору…

— Не беспокойтесь! — Желтый палец уперся Верещагину в грудь: — В Желтые Воды пошлют таких, как вы, последышей Солженицына-Солженицера! А в таких, как мы, Советская Россия заинтересована.

— Ваши бы слова да Богу в уши, — хмыкнул Артем.

К ним приблизилось диковинное существо — о четырех ногах, о четырех руках и одном «стетсоне». «Стетсон» болтался на девице, а девица — на Шамиле. Шамиль то ли уже успел хлопнуть, то ли прикидывался. Как признавал он сам, водка была ему нужна только для запаха, а дури и своей у него имелось в избытке.

Девицу он наверняка уже успел где-нибудь оприходовать, и теперь, до конца полета, они составляли единое целое.

— Атац! — проникновенно обратился к деду Шамиль, — Лив мой курбаши, плиз. Яки?

Старикан соскочил с табуретки, словно там была бочка пороха, а он с опозданием разглядел тлеющий бикфордов шнур.

— Катя! — прокудахтал он. — Что ты делаешь в обществе этого типа?

— Яки, ага! — рассмеялась девица, — Это Шамиль, славный парень, он альпинист, Ага! Он ходил на… Куда ты ходил, Шамиль?

— Я ходил на Чого-Ри, о несравненная! — запел Шамиль. — Я попрал своими вибрамами склоны Аннапурны, о прекраснобедрая! Я касался снега на вершине Канченджанги, о дивногрудая! (Проще говоря, ты вполз туда на карачках, подумал Верещагин.) Я возносился, недостойный, на Пти-Дрю, о роскошноплечая… — Руки Шамиля успевали за его языком, что красавице необычайно нравилось. — Я видел вершину Мак-Кинли вот так, как вижу сейчас твоего ага, о великолепношеяя! Но нигде и никогда я не видел девушки прекраснее тебя!

— Что ты ему позволяешь, Катрин! — позеленел дед.

— М-м? — переспросила девушка. — А что я ему позволяю? Что я ему позволяю, дед? Мне двадцать один год, он мне нравится, я ему — тоже, все яки!

Шамиль зарылся носом в бутон ее русых волос, схваченных на затылке шелковым платком.

Верещагин налил девушке мартини и толкнул стакан к ней по стойке.

— Ты тоже альпинист? — спросила она.

Он кивнул.

— Пошли в отель, трахаться, — без обиняков предложила она.

Соблазн был велик. Первоклассная девица, девица что надо.

Но что поделаешь, если ты совершенно безнадежно моногамен и удручающе гетеросексуален. Верещагин отсалютовал бокалом и пожелал удачи.

— Катрин, — просипел дед.

— Не доставай меня сегодня, ага, яки? — пропела Катрин. — Шамиля завтра убьют, а я пойду замуж за начальника об-ко-ма… Я правильно говорю, Верещагин? Когда же и веселиться, как не сейчас?

— Не опоздай на самолет, Шэм, — напомнил Верещагин.

— А когда я опаздывал? — невинно спросил Шамиль. — Экскьюз мя, грешного, ага! — обратился он к старику. — Но мы валим в отель.

Они растворились в полумраке.