Госпожа Кофе - [12]

6. Валентина

– Мне надо исчезнуть, – говорит Тимур, и сердце мое сжимается от страха. Я уже понимаю, о чем он хочет мне сказать. Дела совсем плохи.

– Надолго? – Я наливаю ему кофе и пододвигаю сахарницу. Глаза мои наполняются слезами, словно они все поняли раньше меня и заплакали.

– Может, навсегда. Альмире скажу все как есть. Сколько можно делать вид, что все хорошо? У нее все есть, и деньги тоже. В крайнем случае ей всегда помогут родители. У ее отца много денег.

Я не могла его спросить: что же это ты до сих пор не обратился к тестю, не попросил денег? И вообще, это как бы не мое дело, а их – семейное. Альмира – это семья, я – любовь.

– Как «навсегда»?

Мне хочется крикнуть: я как же я? Как же мы с тобой? Как я буду без тебя? Но вместо этого ртом хватаю воздух, мне дурно, кружится голова.

– Когда ты собираешься «исчезнуть»? – Я с трудом разжимаю челюсти. Мне трудно дышать.

– На днях. У меня остался месяц. Но за этот месяц ничего не изменится. Ничего. И деньги на голову не упадут. За этот месяц мне надо уладить все свои дела, объясниться с Альмирой. Я даже не буду возражать, если она выйдет замуж за Рената, моего брата. Он давно любит ее.

Я отреагировала на это странно: волосы на моей голове зашевелились, словно черви. Как у него все просто. Передать свою жену, как эстафету, брату – вот, мол, тебе моя жена, живите, плодитесь. Чтобы она осталась в семье и чтобы брат получил то, что хотел. Значит, и Альмира тоже для него – вещь? Как я для Сережи?

– Я могу продать дачу, она стоит два миллиона. Только никуда не уезжай. Или поедем куда-нибудь вместе, чтобы ты оторвался наконец от Альмиры, от своей семьи. Ты ведь любишь меня? Еще у меня есть драгоценности. Две машины.

– Не забывай, у тебя есть Сергей. Ты не сможешь ничего продать без его ведома.

– Я что-нибудь придумаю.

Тимур ушел, поцеловав меня на прощанье, и я представила себе, что он уходит от меня навсегда, что я никогда его не увижу. И мне стало так больно, так мучительно больно, что я сползла по стеночке вниз, на пол, легла на ковер и чуть не умерла от горя.

Сережа, вернувшись из Лондона, нашел меня совершенно больной, бесчувственной.

– Зая, я так соскучился по тебе, – сказал он, зарываясь лицом в свитер, который я не снимала с тех самых пор, как Тимур ушел, с тех пор, как меня не покидало чувство холода. Я лежала на диване, кутаясь в толстый плед, и никак не могла согреться. По телевизору показывали тяжелую любовную драму, и я, переживая за героев, которые напоминали мне нас с Тимуром, обливалась слезами. – Я люблю тебя, слышишь?

Но я не слышала его. Хотя таких слов он не произносил еще ни разу. Думаю, он просто пожалел меня. Он забрался ко мне под плед, обнял меня и принялся целовать мою шею, щеки, глаза. Это было так на него не похоже. Словно это вернулся Тимур, а не Сережа. Они как бы поменялись местами: Тимур ушел, как всегда уходил (уезжал, улетал) Сережа, а Сережа был со мной, он обнимал меня, как Тимур.

Разве могла я тогда подумать о том, что Сережа прощался со мной. Что он, сам того не осознавая, предчувствовал свою смерть, свой неожиданный уход. Молодой, красивый, сильный, щедрый, умный, жестокий, тихий, скромный авантюрист Сережа Минкин был подстрелен опытным и хитрым охотником, возможно, его должником, или, наоборот, это Сережа задолжал ему, охотнику, на порядок больше, чем ему самому и остальным задолжал Тимур. Из-за денег, я была уверена, только из-за денег убили человека, который при правильной расстановке сил и времени мог бы расплатиться и тем самым сохранить себе жизнь.

Уже на кладбище, закутанная во все черное (как недавно в теплый плед), я вдруг с ужасом начала вспоминать, сколько же молитв, сочиненных моими воспаленными мозгами, содержали в себе слова: «Господи, ну придумай же что-нибудь, чтобы я могла помочь Тимуру, чтобы он остался в городе, со мной». И теперь, глядя на то, как гроб с Сережей опускают в землю, я вдруг поняла, что своей смертью Минкин простил долг Тимуру. Больше того, теперь я могла, ни у кого не спрашивая, продать загородный дом на Волге, чтобы помочь Тимуру расплатиться с остальными долгами. Получалось, что Господь услышал мои молитвы, но рассудил по-своему, очень страшным образом.

Тимур появился на кладбище неожиданно. Словно и не было тех страхов, которые толкали его в спину и шипели: уезжай немедленно. Он был один, без Альмиры. Снова пожалел или просто не взял?

Подошел ко мне, взял за руку и стал говорить какие-то слова, смысл которых до меня не доходил. Я же, чувствуя его рядом с собой, стала оживать и, вместо того чтобы рыдать и бросаться на гроб Сережи, упивалась своим близким счастьем. Скоро, совсем скоро мы с ним все решим. Я продам все, что смогу, и мы с ним уедем. Вдвоем. Альмиру он оставит брату, и душа его наконец успокоится.

Я уже видела нас в аэропорту, том самом, по глянцевому полу которого ступал своей дорогой обувью Сережа Минкин, приближаясь к трапу, чтобы потом, приземлившись уже в Хитроу, быть застреленным в упор. Насколько же непредсказуема жизнь, и кто бы мог подумать, что так все сложится.

Я даже видела себя уже сидящей возле иллюминатора, рядом с Тимуром (моя рука в его руке), и разглядывающей пухлые белые облака, проплывающие под нами. Вот стюардесса несет нам бутылку шампанского, которое мы распиваем вдвоем, закусывая горьким шоколадом: за нас двоих, за нашу любовь, за наших будущих детей.