Господин Тома - [2]

Все это закончилось приказом прекратить дело. Судья отпустил учителя домой, сперва сурово отчитав его и предупредив, что в дальнейшем он должен обуздывать свои жестокие инстинкты. Ученики «святых братьев» устроили кошачий концерт под окнами школы. Когда учитель выходил из дома, ему кричали: «Ого! Поджариватель задов!» — и бросали в него камнями. Инспектор народного просвещения, познакомившись с этим делом, доложил, по принадлежности, что означенный учитель не пользуется авторитетом у своих учеников и, следовательно, нужно его немедленно перевести в другое место. Учителя послали в деревню, где говорят на местном наречии, совершенно ему непонятном. Там его тоже называют поджаривателем задов. Это единственное французское выражение, которое знают в той деревне.

Посещая г — на Тома, я понял, как получается, что разные свидетельские показания, собранные судебным следователем, звучат все на один лад. Однажды он принял меня в своем кабинете в то время, когда вместе с секретарем снимал допрос со свидетеля. Я хотел было уйти, но он попросил меня остаться, так как мое присутствие ничем не могло помешать добросовестному отправлению правосудия.

Я сел в уголок и стал слушать вопросы и ответы.

— Дюваль, вы видели обвиняемого в шесть часов вечера?

— То есть, господин судья, жена смотрела в окно, и она мне сказала: «Вот идет Соккардо!»

— Следовательно, его присутствие под вашими окнами показалось ей необычным, поскольку она решила вас специально об этом предупредить. А поведение обвиняемого вы не нашли подозрительным?

— Сейчас скажу, господин судья. Жена сказала мне: «Вот идет Соккардо!» Тогда я тоже посмотрел и сказал: «Верно! Это Соккардо!»

— Так! Секретарь, запишите: «В шесть часов пополудни супруги Дюваль заметили обвиняемого, который бродил вокруг их дома с подозрительным видом».

Г — н Тома задал еще несколько вопросов свидетелю, который по роду своих занятий был поденщиком, выслушал ответы и продиктовал их секретарю, переведя все на особый — судейский язык. Затем свидетелю прочли запись его показаний, он их подписал, поклонился и вышел.

— Почему, — спросил я тогда, — вы не записываете показаний в том виде, в каком их услышали, а переводите их на язык, не свойственный свидетелю?

Г — н Гома удивленно посмотрел на меня и невозмутимо ответил:

— Не понимаю, что вы хотите сказать. Я собираю показания по возможности добросовестно. Так поступают все следователи. В летописи судопроизводства нет ни одного случая показаний, искаженных или урезанных судьей. Если же, согласно укоренившемуся обычаю моих коллег, я несколько изменяю выражения, употребляемые свидетелями, это происходит потому, что свидетели, подобные Дювалю, которого вы сейчас слышали, плохо изъясняются, и было бы противно достоинству правосудия заносить в протокол безграмотные, низкие и часто грубые обороты, когда в этом нет никакой необходимости. Но мне кажется, сударь, вы совершенно не представляете себе условий, в которых происходит судебное следствие. Нельзя упускать из виду цель, которую ставит себе следователь, собирая и группируя свидетельства. Нужно не только усвоить суть дела, но я разъяснить ее суду. Недостаточно осветить разбираемые обстоятельства в собственном сознании, надо осветить их в сознании судей. Следовательно, весьма важно сделать очевидными улики, которые подчас скрыты как в двусмысленных и многословных высказываниях свидетеля, так и в запутанных ответах обвиняемого. Если бы их записывали без определенного порядка и последовательности, самые убедительные показания выглядели бы необоснованно и большинство виновных ускользало бы от кары.

— Но разве, — спросил я, — этот способ, который заключается в уточнении неясной мысли свидетелей, не таит в себе опасности?

— Он был бы опасным, если бы судьи не были так щепетильны. Но я не — знал еще ни одного судьи, который не обладал бы высоким сознанием своего долга. А между тем, я заседал бок о бок и с протестантами, и с деистами, и с евреями. Но все они были судьями.

— Во всяком случае, господин Тома, ваша система страдает тем недостатком, что свидетель, когда вы читаете его показания, попросту не может их понять, так как вы вводите такие обороты, которыми он не пользуется и смысл которых от него ускользает. Что значит для этого поденщика ваше выражение «с подозрительным видом»?

Он живо возразил мне:

— Я думал об этом и принял против подобной опасности строжайшие меры. Приведу вам хотя бы такой пример. Недавно один свидетель с довольно ограниченным умом и неизвестными мне нравственными устоями очень, по моему мнению, невнимательно слушал секретаря, читавшего его собственные показания. Я велел прочесть их вторично, предложив ему на этот раз прослушать все с особым вниманием. Я заметил, что он опять был столь же рассеян. Тогда я прибегнул к уловке, которая должна была пробудить в нем сознание его долга и ответственности. Я продиктовал писцу фразу, которая противоречила всему предшествующему, и предложил свидетелю подписать протокол. В ту минуту, когда он поднес перо к бумаге, я удержал его руку. «Несчастный! — воскликнул я. — Вы собираетесь подписать показание, противоречащее тому, которое вы только что сделали, а следовательно, совершить преступление».