Господин Пруст - [41]

Скорее всего, г-н Пруст не вставил этот диалог в свою книгу только из уважения к аббату. Сколько раз он повторял мне:

—     Я хотел бы познакомить вас с ним, Селеста. Когда-нибудь я приглашу его.

А однажды, как сейчас помню, он сказал:

—     Конечно же, вы познакомитесь с ним, дорогая Селеста. Обещайте мне, когда я умру, позвать его читать молитвы. Вот увидите, он непременно придет, я нисколечко не сомневаюсь.

Я хотела исполнить это желание, и по моему настоянию профессор Робер Пруст телеграммой вызвал его, чтобы сделать все по воле брата. Увы! Он лежал в постели с воспалением носа, которое причиняло ему ужасные страдания. Зато на ежегодных поминальных мессах у Св. Петра в Шайо всегда служил только он.

Вспоминая эти ночи, я и сейчас вижу г-на Пруста, сидящего на краешке постели в приглушенном свете лампы, и то как он рассказывает мне, передразнивая кого-нибудь своим то довольным, то печальным голосом. И это был самый прекрасный для меня театр, тем более что и сам он не только получал истинное удовольствие, но еще и словно хотел удержать время за волосы, чтобы оно не похитило персонажей его книги.

Из них большинство так и осталось для меня неизвестными. Но те, кого мне случилось увидеть или узнать даже после его смерти, сразу казались мне уже знакомыми, как это бывает сегодня с людьми из телевизора, от ежедневных встреч с которыми на экране уже кажется, будто и знаешь их совсем близко.

Еще не видя Жана Кокто — потом он приходил к нам несколько раз во время войны, — я хорошо представляла его по рассказам г-на Пруста и даже как-то в разговоре сама сказала: «Да это же настоящий полишинель!» — хотя сразу же и при­кусила язык. Это вырвалось у меня совсем непроизвольно, оттого, что я вспомнила, как он скакал по столикам у «Ларю».

—     Когда меня уже не будет здесь, Селеста, увидите, чего для вас больше всего недостает... маленького Марселя, который все это рассказывал вам.

В другой раз он говорил, как мне должно быть грустно проводить с ним столько времени по ночам:

—     Все-таки я должен стараться веселить вас.

Но мне это было совсем не нужно. Я нисколько не тяготилась ночной жизнью.

Когда он приходил домой, для меня словно занимался радостный светлый день.

Случалось, что он говорил вдруг:

Боже мой, как я устал, Селеста, и сколько всего наговорил! Странно, что мне так нравится болтать с вами, хотя это очень утомительно!

—     Хорошо, сударь, я ухожу.

—     Нет, нет, простите меня, дорогая Селеста, ведь вы задержались только по моему желанию.

Но бывали моменты, когда, не переставая говорить, он вдруг оказывался где-то далеко, я видела по его глазам. Это была очень странная способность, подобно дару исчезновения, хотя губы и продолжали произносить слова. Столь же внезапно взгляд возвращался, и он смотрел, словно удивляясь вашему неожиданному появлению, и смолкал на мгновение, как бы стараясь понять, в чем дело:

—     Ах, да, мы говорили...

Рассказ продолжался на прерванном месте, но оставалась какая-то неуверенность, словно одна половина его существа продолжала говорить, а другая куда-то отлетала, и после возвращения нужно было несколько мгновений, чтобы они вновь соединились.

Для кого бы он ни играл в этот театр, я воспринимала его, совершенно ни о чем не задумываясь. Зато он вполне осознавал, что дает мне.

Однажды ночью — дело было в конце войны, и я находилась при нем уже три или четыре года — он сказал:

—     Дорогая Селеста, я все думаю, что же вы ждете и не начинаете писать дневник?

Я рассмеялась.

—     Вы все шутите со мной, сударь!

—     Да нет, совершенно серьезно. Ведь никто по-настоящему и не знает меня, кроме вас, тем более — всего, что я вам говорю. После моей смерти у вашего днев­ника будет куда больший успех, чем у моих книг. Он пойдет, как горячие пирожки, и вы заработаете кучу денег. Больше того — я даже могу сделать к нему примечания.

—     Ну вот, сударь! Вы постоянно жалуетесь, что вам не хватает времени для работы, а теперь еще хотите и моим дневником заняться! Это все ваши шуточки!

Вздохнув, он ответил:

—     Совсем не так, Селеста, и вы еще пожалеете. Вам и не представить, сколько людей будет приходить и присылать письма, когда я умру, а вы тогда не захотите отвечать им.

К сожалению, все так и случилось. После его смерти ко мне стали ходить целые толпы. Я продолжаю получать письма, но не отвечаю на них. И больше всего жалею, что не вела дневник: ведь если бы он сделал к нему примечания, у меня было бы еще одно, кроме моей памяти, оружие против вольной или невольной лжи о его книгах и о нем самом.

XII ЛЮБОВЬ К МАТЕРИ

Восемь лет, день за днем без единого перерыва, — это значительно больше, чем тысяча и одна ночь. И когда в безмолвии старости я вспоминаю всех персонажей, прошедших в его рассказах, стоит мне только закрыть глаза, как у меня кружится голова.

Иногда его описания шли по частям. Он приставлял их одно к другому напо­добие кроссворда, хотя ему случалось показывать мне и широкую картину общества. Но всегда чувствовалось, что по-настоящему его интересуют только глубинные от­ношения между людьми.

Думаю, это было у него от семьи — я имею в виду не только наследственность, но и пример всего домашнего круга в детстве и юности.