Господин Пруст - [115]

С этой пластины, награвированной сухой иглой, г-н Эллё сделал два оттиска и подарил их профессору, сказав, что, к сожалению, не смог сделать лучше и поэтому уничтожит гравировку. Но профессору Прусту они понравились, и один оттиск он отдал мне. Насколько я знаю, наследники Эллё нашли потом эту пластину, уже сильно попортившуюся, и с нее были сделаны другие оттиски, конечно, не такие четкие и хорошие, как два первые.

В этот же день Эллё, выходя, встретился со знаменитым рисовальщиком Дюнойе де Сегонзаком, который, в свою очередь, сделал рисунок углем. А потом при­ходил еще и фотограф Ман Рэй.

Все эти дни с ним были, кроме меня, только Рейнальдо Ан и профессор Робер и еще две монахини. По правде говоря, мне пришлось воевать с этими двумя драко­нами, чтобы оставаться в комнате; думаю, я очень мешала им — они не осмеливались спать в моем присутствии.

У меня кружилась голова от усталости, но я не хотела покидать г-на Пруста и все время смотрела на его изможденное, но, как всегда, спокойное лицо, молясь в глубине своего сердца: «Боже, сделай так, чтобы он хоть что-нибудь сказал мне...»

Во вторник после полудня перед положением тела в гроб профессор Робер Пруст долго оставался с ним наедине, потом позвал меня для последнего прощания, перед тем, как похоронные служители приступят к своему делу.

В среду, день похорон, профессор взял меня к себе в авто.

—     Вам нужно быть вместе со всем семейством, Селеста, ведь никто не был ближе к нему, чем вы.

На середину гроба он положил заказанный мною небольшой цветочный крест.

Я рассталась с г-ном Прустом только на кладбище, но никак не могла поверить в это.

И однажды произошло нечто необычайное... Я выходила из дома, в котором мы все еще жили с Одилоном и моей сестрой, и вдруг неожиданно увидела витрину книжного магазина тут же, по соседству, на улице Гамелен. За сверкающим стеклом стояли книги г-на Пруста в три ряда по три.

Меня словно ослепили те предчувствия, о которых он сказал в своей книге по поводу смерти писателя Берготта: «Его похоронят. Но всю траурную ночь на ярких витринах в три ряда по три его книги, словно ангелы-хранители, будут простирать над ушедшим свои крылья, как символ воскрешения».

Вот и все. Что еще сказать?

В последовавшие за его смертью недели у меня было только желание — уме­реть.

Мы оставались на улице Гамелен до апреля 1923 года, пока все не было при­ведено в порядок. Я подклеила последние листки к корректуре «Пленницы», как ве­лел г-н Пруст, и мы вместе с профессором разложили в нужной последовательности все остальное. Мало-помалу перевозили вещи. Профессор Робер Пруст, кроме про­чего, оставил себе и кровать брата, а я взяла ширму, стулья и пуфики, туалетный столик, а также три маленьких прикроватных столика; на одном из них лежало рос­кошное издание «Девушек в цвету». Г-н Пруст все собирался надписать его для меня:

—     Мне хочется, чтобы на вашем экземпляре была красивая надпись, Селеста.

Я подарила эту книгу Рейнальдо Ану, который очень сокрушался, что так и не получил ее от г-на Пруста.

И, наконец, надо было переселяться. Теперь и я узнала, что такое вырывание корней. По совету профессора Робеpa Пруста я поехала на курорт Баньонь де ль'Орн.

В 1924 году Одилон купил небольшой домик на улице Каннет в Париже, квартал Сен-Сюльпис. Наших накоплений оказалось недостаточно, и пришлось за­нимать. Я настолько привыкла к волшебному миру рядом с неповторимым челове­ком, что никак не могла приспособиться к обычной жизни. Даже распорядок дня представлял для меня трудности, и я чувствовала себя, как ночная птица, обреченная жить только при свете дня. Оставалось лишь погружаться в себя, в свои воспоми­нания о тех сказочных ночах.

Как и предсказывал г-н Пруст, ко мне приходило много людей. Многие писали письма. И, опять же по его предсказанию, я никому не отвечала. Но были и те, кто так и не появились. Гастон Галлимар написал мне весьма любезное письмо с уверениями, что ничего для меня не пожалеет. Он даже не прислал ни одной книги г-на Пруста.

Я все больше и больше замыкалась в своих воспоминаниях. От г-на Пруста у меня осталось несколько вещей, несколько книг, несколько фотографий, кое-какие бумаги. Часто он повторял: «Селеста, когда я умру, берите здесь все, что хотите. Это все ваше». Но мне и в голову не приходило дожить до его смерти, а тем более брать что-нибудь. На другой день после похорон ко мне на улицу Гамелен пришел про­фессор Робер Пруст. Он спросил, оставил ли его брат какой-либо относящийся ко мне документ.

—     Я готов исполнить его волю.

Я ответила, что мне об этом ничего не известно. Так оно и было — он умер, не позаботившись о завещании.

Профессор все-таки настаивал: может быть, я знаю, что г-н Пруст хотел сделать для меня?

—     Ничего, сударь, благодарю вас, мне ничего не нужно.

Банкир Орас Финали и г-жа Строе также справлялись, чем бы они могли помочь мне. Но и им я отвечала с глубокой благодарностью: «Ничем».

Прошли годы. Мы продали дом на улице Канетт. Умер Одилон. Несколько лет я занималась музеем Равеля в Монфор ль'Амори под Парижем. Ко мне приходили, и, надо признаться, я говорила посетителям музея больше о г-не Прусте, чем о Равеле.