Господин мертвец. Том 2 - [4]

Лемм был так поражен этой внезапной атакой, что не сразу сообразил, что происходит, позволив солдатам несколько раз вонзить в него лезвия. Он, способный смести десятерых человек одним махом, опешил, беспомощно замерев, подставляя под новые и новые удары свое большое тело. Он привык к тому, что люди в серых мундирах беззлобно подтрунивают над ним или уважительно шепчутся, оценивая размер его рук и торса. Иногда серые люди давали ему еду, и он прятал ее, чтобы тайком съесть. А теперь эти люди били его большими ножами, и на лицах у них была самая настоящая ненависть, которую Лемм прежде видел только у французов.

Лемм не испытывал боли и даже не помнил, что это такое. Но предательство поразило его настолько, что остатки человеческих рефлексов заставили гиганта сопротивляться.

Жалобно взвыв, он махнул рукой, и кулак, размером со снаряд полевого орудия среднего калибра, отбросил одного из нападавших на три метра в сторону. Оставшиеся двое бросили штыки и убежали. Тот, которого ударил Лемм, через некоторое время последовал за ними, сдавленно ругаясь и припадая на одну ногу. Поле битвы осталось за Леммом, но он не чувствовал удовлетворения. Его детский разум говорил, что произошло что-то плохое, и, чтобы заглушить предчувствие, он наградил себя котелком отличной гороховой похлебки. Она оказалась пустовата, без мяса, но он все равно с наслаждением съел ее до капли, прежде чем вернуться обратно. И когда увидел встревоженное лицо Тоттлебена, даже не вспомнил об этом случае.

Пока ефрейтор рассказывал, Лемм издавал отрывистые звуки и хлюпал носом. Вряд ли он понимал смысл сказанного: Тоттлебен по своей обычной привычке излагал события сухим казарменным языком, который оставлял от истории только прилегающие друг к другу факты, – но он каким-то образом ощущал, что речь идет о нем, и пытался этими звуками выразить свою обиду, боль и разочарование. Глядя на этого беспокойно гукающего великана, Дирк ощутил себя еще более паршиво, чем прежде. Он понял, чем это грозит.

– Я понял, что произошло, – сказал он, когда Тоттлебен с явным облегчением закончил и тоттмейстер Бергер подал Дирку команду говорить. – Конечно, поведение рядового Лемма недопустимо, но надо иметь в виду, что он… достаточно слаб умом. Он большой ребенок, который не всегда понимает суть происходящего. И он вечно голоден. Мне не единожды приходилось отправлять его к интенданту роты из-за этого. У него слишком слабая воля, чтобы сопротивляться голоду, и эта скверная история еще раз доказала…

– Он напал на человека! – рявкнул фон Мердер, на выпуклом лбу даже выступила испарина. – А вы говорите о слабой воле!.. Дело едва не закончилось смертью! В тот момент, когда часть находится в тяжелейшем положении, а французы могут ударить в любой момент! За такое полагается полевой суд!

– Разрешите уточнить, – сказал тоттмейстер Бергер, и голос его был достаточно холоден, чтобы замерзло танковое топливо в баках, – разве мы присутствуем на заседании полевого трибунала? Я полагал, речь в данный момент идет о выяснении обстоятельств.

– Нет, хауптман, это не заседание полевого трибунала. Трибунал судит людей, живых людей. А не мертвецов! Им только один судья. Другой…

– Тогда я и подавно вижу здесь правовую коллизию. Дело в том, что мертвецы этой роты считаются моей собственностью, господин оберст, моей – и Ордена Тоттмейстеров. Но собственность – это вещь, а вещь нельзя обвинять в преступлении. Если вы считаете всех мертвецов моими безвольными марионетками, вам придется в первую очередь обвинить в их преступлениях меня.

Это немного сбило с толку фон Мердера, и Дирк мог его понять. При всей своей ненависти к тоттмейстеру, проницательный и опытный оберст вовсе не спешил вступать с ним в открытую конфронтацию. Он, человек, много лет жизни отдавший изучению стратегии, лучше всех собравшихся понимал, что привлечение к полевому трибуналу своего единственного союзника не скажется лучшим образом на боеспособности полка. И, кто знает, в перспективе явно ухудшит его отношения с Орденом Тоттмейстеров, про мстительность и злопамятность которого ходила не одна легенда. Нет, на подобное фон Мердер не замахивался.

– Мне плевать, что он такое, – процедил он уже не так резко, лишь раздраженно махнув рукой. – Я знаю только то, что эта штука едва не убила моего человека. Моего солдата! Я сразу заявляю, что я не потерплю ничего подобного в расположении своего полка! Мало мне орд французов, теперь мои люди будут гибнуть и в тылу? И не от пули, а от руки какого-то… какой-то…

– Рядовой Лемм действовал в порядке самообороны! – не сдержался Дирк. И пожалел об этом.

– Молчать! – Фон Мердер повернулся в его сторону. Его лицо пошло жидким неровным румянцем. – Какое право вы имеете перебивать старшего офицера! Хауптман, велите своим мертвецам заткнуться или я прикажу вышвырнуть их из штаба! Он и без того пропах тухлым мясом.

Тоттмейстер Бергер молча кивнул, и Дирк ощутил, как отнимается язык. Ощущение было пренеприятнейшим, словно он набрал полный рот грязной затхлой жижи из болота. И он знал, что никаким образом это ощущение побороть не сможет. Воля тоттмейстера способна была полностью управлять его телом. В одно мгновение он стал нем, как Шеффер.