Господин Бержере в Париже - [63]

Таким образом, Франс прежде всего сатирический разоблачитель своей современности, и само прошлое нередко служит ему удобным разбегом, чтобы атаковать настоящее.

В «Преступлении Сильвестра Боннара» Франс впервые принимается за сатирическое обличение социальных нелепостей своего времени. Впервые в качестве его помощника в этом деле выступает на страницах первого романа и излюбленный герой писателя — одинокий мыслитель, рассеянный чудак, влюбленный в старинные рукописи и редкие издания, энтузиаст науки, верный хранитель заветов гуманизма; неприспособленный к жизни, далекий от житейской практики и вместе с тем с необычайной прозорливостью умеющий расценивать по существу те явления общественной жизни, с которыми ему как-никак приходится сталкиваться. Не в обрисовке нового, оригинального литературного персонажа основной смысл первого романа Франса. Основной смысл в том суде над буржуазным обществом, который творит франсовский герой. Вынужденный выйти за стены своего кабинета, чтобы устроить судьбу молоденькой беззащитной девушки, внучки той женщины, которую он некогда любил, Сильвестр Боннар на своем небольшом практическом опыте убеждается в величайшем беззаконии буржуазных законов: перед лицом этих буржуазных законов преступником оказывается не нотариус-аферист, прикарманивший наследство подопечной ему одинокой девушки, не действующая с ним заодно содержательница пансиона, ставшего тюрьмой для молоденькой наследницы,— преступником оказывается сам Сильвестр Боннар, почтенный старый ученый. Преступление его заключается в том, что он, человек чистой души и незапятнанной совести, совершенно бескорыстно освобождает молодую девушку из ее пансиона-тюрьмы, освобождает ее из лап мошенников, овладевших ее свободой и имуществом. При этом Сильвестр Боннар — не жертва клеветы, несправедливых наветов, какого-нибудь недоразумения,— нет, он преступник в самом точном юридическом значении этого слова: меж тем как мэтр Муш и мадемуазель Префер терзают свою жертву самым «законным» образом, запасшись документами по всей форме,— Боннар может спасти девушку лишь путем формального нарушения закона, строго карающего за «похищение несовершеннолетних».

Социальный опыт этого франсовского героя не очень широк,— в сущности, он сводится лишь к единичным столкновениям чудака-ученого с практической жизнью. В «Харчевне королевы Педок» и «Убеждениях аббата Куаньяра» рамки социальной сатиры значительно расширяются. Конечно, между аббатом Куаньяром, центральной фигурой этих двух книг, и Сильвестром Боннаром много общего: так же, как и Сильвестр Боннар, Жером Куаньяр — настоящий кладезь книжной премудрости, верный последователь заветов гуманизма, и не только гуманистической учености, но подлинной человечности, уважения к правам свободной человеческой мысли, ненависти к мракобесам всех мастей. К тому, что в социальной жизни противоречит этим заветам гуманизма, Куаньяр, подобно Сильвестру Боннару, полон презрительной иронии, разве только с большей примесью яда. Однако между этими двумя героями Франса есть и очень существенная разница: почтенный член Академии, Сильвестр Боннар, проводит свою жизнь сначала в уютной тишине своего ученого кабинета, предаваясь размышлениям под шелест книжных страниц и мурлыканье кота Гамилькара, затем, на склоне лет — под цветущими кущами сада, изучая жизнь растений и пчел. Но его не менее ученый собрат Жером Куаньяр лишен домашнего покоя и возможности вести обеспеченное существование кабинетного ученого. Это — учитель-бродяга, странствующий мудрец. Он выступает в роли участника многочисленных и разнообразных приключений. Не в самих этих приключениях дело: случайные знакомства, уличные стычки, любовные истории, пребывание в харчевне королевы Педок или посещение книжной лавки, или встреча с тележкой странствующего обманщика-капуцина — дают возможность аббату Куаньяру не один раз выступить в роли наблюдателя и критика действительности, притом, как уже говорилось, действительности, современной Франсу. Сам Франс намекает в своем предисловии к «Убеждениям аббата Куаньяра» на памфлетный, злободневный именно для франсовского времени характер своих книг о Куаньяре: «Так как он восходил к принципам,— говорит автор о своем герое,— то он, конечно, открыл бы суетность и наших принципов». В рукописи «Убеждений» имеется отрывок, хотя и вычеркнутый Франсом при подготовке книги к печати, но все же вполне поддающийся расшифровке и наглядно показывающий злободневную заостренность «исторического» повествования Франса: «Мы свободны, потому что наши господа нам это говорят. И именно ради нашей свободы полицейские убивают людей на улицах. Конечно, гораздо более чести в том, чтобы тебя убили во имя республики, чем во имя короля. Но господину аббату слишком недоставало известной трансцендентности в чувстве порядка, чтобы можно было предположить, что он восхищался бы нашей полицией». Такие прямые параллели с современностью в печатном тексте уже отсутствуют, но отвращение писателя к политическому строю Третьей республики достаточно выражено и в печатном тексте при помощи эзоповского языка намеков: недаром, заканчивая печатание своей второй книги о Куаньяре в одной из парижских газет и делясь с читателями своими дальнейшими планами, Франс говорит, что теперь он на некоторое время, подобно Лафонтену расстается с