Горящий берег - [12]

Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:

— Анна! Посмотри, кого я нашла.

Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки — толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.

— В чем дело, kleintjie — малышка?

— Я спасла храброго английского летчика, но он тяжело ранен…

— Мне он кажется здоровым.

— Анна, не будь старой ворчуньей. Помоги мне. Надо отвести его на кухню.

Женщины продолжали разговаривать, и Майкл, к своему изумлению, понимал каждое слово.

— Я не впущу в дом солдата, ты это знаешь, kleintjie! Не хочу, чтобы в одной корзине с моей кошечкой оказался кот…

— Он не солдат, Анна, он летчик.

— И, наверно, такой же назойливый котяра.

Она использовала слово fris, и Сантэн напустилась на нее:

— Ворчливая старуха! Немедленно помоги мне.

Анна внимательно оглядела Майкла и неохотно согласилась:

— У него красивые глаза, но я все равно ему не верю. Ну хорошо, но пусть он только…

— Мефрау, — впервые заговорил Майкл, — со мной ваша добродетель в полной безопасности, торжественно обещаю. Как вы ни привлекательны, я буду держать себя в руках.

Сантэн повернулась в седле и уставилась на него, а Анна выпрямилась и радостно захохотала.

— Он говорит по-фламандски!

— Вы говорите по-фламандски! — уличила Сантэн.

— Это не фламандский, — сказал Майкл, — а африкаанс, голландский язык Южной Африки.

— Нет, фламандский, — возразила Анна, подходя. — Всякий, кто говорит по-фламандски, дорогой гость в этом доме.

И она протянула руки к Майклу.

— Осторожней, — выразила беспокойство Сантэн. — Его плечо…

Она соскользнула на землю, и вдвоем они спустили Майкла с лошади и повели к кухонной двери.

В этой кухне дюжина поваров могла бы приготовить обед на пятьсот персон, но сейчас только в одной печи горел небольшой огонь. Майкла усадили перед ним на стул.

— Принеси свою знаменитую мазь, — приказала Сантэн, и Анна торопливо ушла.

— Вы фламандка? — спросил Майкл. Он радовался исчезновению языкового барьера.

— Нет, нет. — Сантэн огромными ножницами обрезала остатки рубашки вокруг ожогов. — Анна с севера. Она стала моей няней после смерти мамы и теперь считает себя не служанкой, а моей матерью. Она еще в колыбели научила меня своему языку. Но где ему научились вы?

— Там, где я вырос, все говорят на нем.

— Я рада, — сказала она, и он не понял толком, к чему это относится, потому что она продолжала осмотр его плеча.

— Я высматриваю вас каждое утро, — тихо признался он. — Мы все высматриваем, когда летим.

Она ничего не ответила, но он заметил, что ее щеки снова приобрели изумительный призрачно-розовый цвет.

— Мы называем вас своим маленьким ангелом удачи, l’ange du bonheur.

Сантэн рассмеялась.

— А я называю вас le petit jaune — маленький желтый, — ответила она. Желтый «сопвич». Майкл испытал душевный подъем. Она знает его.

А девушка между тем продолжала:

— Я жду, когда вы вернетесь, словно пересчитываю своих цыплят, но часто они не возвращаются, особенно новые. Тогда я плачу и молюсь за них. Но вы и зеленый всегда возвращаетесь, и я радуюсь.

— Вы очень добры, — начал он, но тут из кладовой появилась Анна с каменным кувшином, от которого пахло скипидаром, и настроение сразу изменилось.

— Где папа? — спросила Сантэн.

— В подвале, заботится о скоте.

— Нам приходится держать скот в подвале, — объяснила Сантэн, подходя к началу каменной лестницы, — иначе солдаты раскрадут кур, гусей и даже молочных коров. Нюажа мне пришлось отбивать! — Они крикнула вниз по лестнице: — Папа! Где ты? — Снизу послышался приглушенный ответ, и Сантэн снова крикнула: — Нам нужна бутылка коньяка. — Тон ее стал увещевательным. — Непочатая, папа. Для медицинских целей. Не для тебя, для моего пациента.

Сантэн бросила вниз связку ключей. Несколько минут спустя послышались тяжелые шаги, и в кухню вошел рослый, лохматый пузатый мужчина с бутылкой коньяка, которую он, как ребенка, прижимал к груди.

Волосы у него были такие же густые и курчавые, как у Сантэн, но нависали на лоб и в них проступали седые пряди. Усы, пышные и нафабренные, превратились по краям во внушительные пики. Папа смотрел на Майкла единственным темным блестящим глазом. Второй глаз был закрыт пиратской черной повязкой.

— Кто это? — спросил он.

— Английский летчик.

Мрачное выражение исчезло.

— Брат-воин, — сказал мужчина. — Товарищ по оружию, еще один истребитель проклятых бошей!

— За последние сорок лет вы не истребили ни одного боша, — напомнила Анна, не отрывая взгляда от ожогов Майкла, но папа не обратил на нее внимания и направился к Майклу, широко раскрыв медвежьи объятия.

— Папа, осторожней, он ранен.

— Ранен! — воскликнул папа. — Коньяк!

Он произнес это так, словно между этими двумя словами существовала самая тесная связь, нашел два тяжелых стеклянных стакана, поставил на кухонную стойку, подул на них, распространяя запах чеснока, протер полой пиджака и сломал красную восковую печать на горлышке бутылки.