Горячий аккорд (сборник) - [2]

и принцы, воцарённые едва,

отправятся в работы и заботы.

Зачем же ты, красавица, жива?

Зачем ты вскоре влюбишься в кого-то?

Таким, как ты, не нарожать детей,

не прыгать с чёрным чайником на кухне.

Таким, как ты, – планету из затей.

Еще?.. – Свечу, которая не тухнет.

Жене Авдеевой

«Как далека от всех причуд…»

Как далека от всех причуд,

мирского блуда, сладострастья,

ты, околдованная чуть

желаньем музыки и счастья.

А в лёгком голосе твоём

звучит нетронутость любовью,

её не-испытанье болью,

её не-воцаренье в дом –

а ожиданье.

Так росы

под утро ожидают травы,

а вместе с ней восторгов, славы

и вдохновенной красоты.

Прости мне, Женечка, тоску:

она, как вихрь, во мне витает,

когда твой голос оживляет

спокойствие и простоту.

«Как сладко белым быть листком…»

Как сладко белым быть листком,

не зная, что грядет потом,

а просто верить, как в бреду,

в свою заветную звезду.

Твоя звезда – в твоей груди,

в твоём смущении и пеньи,

завидую, что те мгновенья

ещё ты видишь впереди,

где рукоплещет целый зал,

где всё, как сну, тебе подвластно.

И шепчет Он:

«Она прекрасна.

О Боже!.. Это я сказал!..»

Прежним рабочим

Узнать хотелось,

кто тому виной,

что все они обмануты страной,

но в ту страну ещё нещадно верят.

Я слышала, как плачут за стеной

за ними закрываемые двери.

Не пенсии достойной, не надбавки,

но свято верят, что придёт пора –

и государство по архивам справки

вдруг наведёт, как с самого утра

всю-жизнь-весь-век без устали трудились

в подсобках пыльных, в пышущих цехах,

но ту страну любили, ей – гордились,

лишь за неё испытывая страх;

что, если добр – то добротой ответят,

что, если пашешь с самого утра,

то позже благодарны будут дети,

ещё – тобой любимая страна.

Теперь надежды канули бесследно

и откричали в небе журавли.

А жизнь, которой так служили верно,

они в своём грядущем не нашли.

Но даже в смерти, даже и в могиле

не смогут вдруг подумать старики,

что чуждой они Родине служили,

что так они от правды далеки.

Они уйдут.

Пока – всего лишь в койку.

И, дома, зажигая тусклый свет,

винить отныне будут перестройку,

что ей не дали вовремя ответ,

что не спасли страну, в которой жили,

но не посмеют даже в судный час

задуматься, что зря они служили

той Родине,

в которой так дружили,

которую несли,

боготворили,

которую оставили

для нас.

А. Шамардину

В печальный дом

из песенной страны

врывается, как чашка кофеина.

В его куплетах

празднество страны,

где все до восхищения едины.

Соединенье чар в его чертах –

густая гладь немеркнущего диска.

В его глазах не страх – сплошное «Ах!»,

покой Афона, ярость Сан-Франциско…

А го́лоса стремительный излом

рождает ощущение побега.

И, изумившись, вдруг смеётся дом

вблизи церквей и «Ноева Ковчега»

и смотрит с удивлением в окно…

И я смотрю – мне некуда деваться.

И замечаю: солнышко взошло

и голуби уселись целоваться.

Одному другу

«Уезжаешь?..»

Уезжаешь?..

Прошу, уезжай!..

В новой жизни

навряд ли ты вспомнишь,

как в Москве

брёл взволнованный май

по деревьям,

по зареву комнат,

как на сонный рояль забегал,

как на этом рояле молчали

руки,

    полные дикой печали,

те,

    которые ночью ласкал.

Как потом уходила она…

Пили чай без неё…

Говорили…

Как по миру катилась весна,

и мы все в ней кого-то любили.

Уезжаешь?..

Прошу, уезжай!

Простотой перемен упоённый,

поскорее всю жизнь поменяй

на свой Раушен,

тихий и томный.

Дом у моря…

Прости, – умирать?..

Слишком рано…

Не скоро ли сдался?..

Над тобой – как бы ты ни пытался –

прежних дней оголтелая рать

вьётся…

В небе сияют огни.

Спит твой Раушен,

тихий и томный,

а с тобой уезжают они – дни

от прожитой жизни бессонной.

Потому,

и приехав в свой рай,

заглянув в дивных сосен

ресницы,

ты увидишь в них

прежние лица

и уже вековую

печаль.

«И покидая снова старый дом…»

И покидая снова старый дом,

с десяток дней укладывая вещи,

ты думаешь теперь о часе том,

непоправимом и почти зловещем,

когда уходит из дому жена

(она одна была тобой любима),

о том, что чаша выпита до дна,

о том, как годы и стремленья – мимо,

о том, как от её озимых рук

сходил с ума,

в глазах искал прохладу.

Она уходит – и уходит друг,

других взамен которого

не надо.

Прошло лет двадцать,

но глядит она

из всех зеркал

оставленного дома.

И ты, как прежде,

по уши влюблённый,

теперь боишься,

что сошёл с ума.

И, точно ворон раненый,

летишь

    подальше от гнезда,

от жизни светлой,

чтоб умереть легко и незаметно.

Так улетай!

…А ты всю ночь – грустишь!

Три девочки

Гуляют в классе девочки,

по школе тёмной – девочки.

И во дворе на лавочке

хоть за полночь сидят.

О чём мечтают девочки?

О ком вздыхают девочки?

Три светлые припевочки, –

о чём они молчат?

Молчат они о мальчиках,

о самых светлых мальчиках.

Обидно им, что мальчики

проходят мимо них.

Но и не знают девочки,

что, как они ни вырастут

и что потом ни сделают

для мальчиков своих,

а мало что изменится.

И если жизнь осветится,

то только на мгновение –

на год или на два.

И вновь исчезнут мальчики,

в работах, в дружбах – мальчики,

к другим уйдут негаданно,

им встретившись едва.

И будут вместе бабушки,

опять – три светлых бабушки,

три милых, чудных бабушки

сидеть, вздыхать, галдеть.

И будут в небо бабушки,

и будут в землю бабушки,

и на соседней лавочке

на трёх красивых девочек,

на трёх счастливых девочек,

на деточек глядеть.

II. Видения Маргариты Цикл стихотворений

1. Видения Маргариты