Горячие сердца - [30]

Николай впервые близко столкнулся со скоростниками. Их жизнь интересовала его, как все новое. Он приглядывался к их технике, прислушивался к разговорам. Он очень хорошо понимал, что его тяжелые машины доживают свой короткий авиационный век. Для дневных действий они уже не годились из-за своей тихоходности, малого потолка и недостаточной маневренности. Николай понимал, что не за горами день, когда придется распрощаться со своими кораблями. Вероятно, придется и ему переходить на скоростные машины. Это делало его интерес к «СБ» практическим. Пользуясь свободными минутами, он захаживал в гости к «эсбистам». Скромно усевшись где-нибудь у краешка тени, отброшенной крылом, Николай прислушивался к рассказам о боях, об интересных происшествиях и полетах, о поведении машин, их достоинствах и недостатках.

Подойдя сегодня к командирской машине полка «СБ», где собрались летчики, Николай застал конец спора, начавшегося, повидимому, давно. Тема была не новой, но она неизменно волновала летчиков всякий раз, как возникала: что делать в случае аварии над неприятельским тылом?

Командир полка, большой, тяжелый, басистый майор Бурмистров, с багровым от загара лицом, с рыжими клочьями бровей над выпуклыми голубыми глазами, непримиримо проговорил:

— Тот, кто прыгнет над территорией противника, — трус и предатель.

— Нельзя быть таким категоричным, — возразил комиссар полка Ююкин.

— Можно и должно! — решительно отрезал Бурмистров.

— А если прыгнул да пришел к своим?

— Пришел?.. А мог и не придти.

— Не пришел бы — пуля в лоб.

— Пуля в лоб?.. А если рука не поднимется?

— Таких у нас нет...

Глядя исподлобья, Бурмистров упрямо сказал:

— Если нет уверенности, что приземлишься на своей стороне, — не прыгай.

— Даже ежели машина наверняка гибнет?

— Горит, разваливается, что угодно — сиди!

— Не так все это просто, — покачав головой, задумчиво проговорил Ююкин.

— У солдата многое не просто. Но на то и солдат, чтобы не отступать перед трудностями.

— Ты прав, — мягко согласился Ююкин. — И все-таки...

— Что?

— Вопрос трудный.

— Ничего сложного.

— Не у всех за плечами такой опыт, как у тебя.

— Я тоже таким не родился.

— Но нужна еще воля.

— Какой же ты большевик — без воли?

— Я говорю не о безволии, а о необходимости железной воли.

— Забыл, кто нас воспитывает? — непримиримо сказал Бурмистров.

— Я, Миша, ничего не забыл, — все с той же задушевной теплотой проговорил Ююкин. — А вот ты не должен забывать: партия учит нас, что самое ценное — люди.

— Не вижу связи, — буркнул Бурмистров.

— Надо любить их. Выхода искать, чтобы сберечь.

— Тут, брат, война. В нашем деле война — мерка совести солдата и большевика.

— В этом ты прав...

— Я в наш народ верю, — сказал Бурмистров. — И в совесть его верю: она не подведет. — Бурмистров положил свою большую, поросшую рыжими волосами руку на колено Ююкина. — Да, в свой народ я верю. Золотой. Храбрый.

— А что такое храбрость, товарищ командир? — неожиданно послышалось из-под крыла. Там у краешка тени примостился молодой стрелок-радист.

— Храбрость? Гм... гм... — Бурмистров ответил вопросом же: — А вы сами-то как думаете?

Начался разговор на старую, но вечно новую тему, над которой нередко задумывался и Николай. Ставил он ее и перед своими людьми. Но сколько бывало людей, столько находилось и определений понятия храбрости.

Кто-то из «эсбистов» вынул из кармана свежий номер фронтовой газеты ВВС. В нем была напечатана статья под заголовком «Храбрость».

Прочли вслух.

Каждому казалось, что он мог бы лучше ответить на этот вопрос.

Подперев голову кулаком, Бурмистров слушал спор подчиненных, и нельзя было понять, на чьей он стороне. Когда воцарилось молчание, он проговорил своим густым басом:

— Значит, вместе с автором этой статьи кое-кто из вас полагает, что для понятия храбрости должно существовать единое точное определение? И может существовать единое мнение о том, является ли данный поступок проявлением храбрости?.. Так?

Летчики молчали. Бурмистров обвел присутствующих взглядом.

— Если оценка объективна... — начал было кто-то из летчиков, но Бурмистров без церемоний перебил:

— О суждении необъективном не стоит и говорить.

— А как его определить — какое оно?

— По-моему, никак не определишь, — сказал Бурмистров. — Самое объективное мнение зависит от личности судящего.

— Это крайность, — не согласился Ююкин.

К нему присоединилось сразу несколько голосов:

— Комиссар прав!

Бурмистров медленно оглядел всех:

— Вот как?

— Есть же что-то ясное, какое-то мерило, — сказал Ююкин.

— Мерило?.. Я вот расскажу вам случай, а вы определите, что в нем было проявлено. — храбрость или что другое.

Бурмистров на минуту задумался...

— Было это до того, как я получил этот полк. События в МНР только-только начались. Воевали мы тогда на этих же машинах. Работал я со штурманом по фамилии Морковкин... Нам с ним еще никогда не доводилось попадать под такой обстрел, как в тот раз, о котором я хочу рассказать. И откуда только японцы наскребли столько зениток?!

Мы сделали заход на цель. Морковкин показал мне доворот влево и только что начал бомбометание, как я увидел: снаряд разорвался под фонарем штурмана и вырвал почти весь плексиглас. Морковкин, это было мне хорошо видно, сполз с сиденья на пол кабины да так там и остался, убитый или раненый — я тогда не знал. Я думал о том, что поставленный на «очередь» автомат сбрасывателя сам освободит все хозяйство так, как замыслил штурман. Я мог быть спокоен: цель будет поражена — только мне самому поточнее вести машину. Морковкин, вечная ему слава, был не из тех, кто мажет.