Горячее сердце - [41]

Пальчинский зацепился за звукосочетание: «капитал — капитулировать»:

— Слышите? В этих словах есть общее!.. Конкретно мы ударим по золото-платиновой промышленности. Сейчас на ней держится многое. Золото разрешает Советам получать передышку в экономической блокаде, закупать необходимое за рубежом… Кто мы? Все сознательные горные инженеры, показавшие себя до революции.

— Одним росчерком пера, — Пальчинский передохнул, — мы нанесем Советам такой урон, какой бы не нанесли двести, триста, тысячи взрывов на промышленных объектах! Мы вычеркнем одну цифру из плана, поправим другую — и через год, через два потребуются миллиарды, золотом! Чтобы поправить то, что мы с вами сделали. И никто не докопается. При частой смене руководства, при той неразберихе, которая сегодня царит в наркоматах, все спишут на бесхозяйственность, на неопытность, на ошибки, в крайнем случае, на безответственность!

В точном расчете Пальчинского Доменов потом убеждался не раз.

Однажды он сам привез планы Уралплатины на консультацию Пальчинскому.

Пальчинский вооружился ручкой:

— А вот эту цифирку, милейший Вячеслав Александрович, заменим. Пусть через пять лет исправляют ущербик неисчислимый.

Пальчинский аккуратно сделал поправку в плане:

— Перепечатайте страницу… Можно даже сослаться на опечатку.

В ту первую ночь их личного знакомства Доменов стал главным представителем тайной экономической организации Пальчинского на всем Урале. Организация уже объединяла большую группу знакомых горных инженеров, работавших по золоту и платине.

— Люди верные, — успокаивал Пальчинский Доменова, — все бывшие владельцы акций, управляющие приисками, хозяева. Деньги будут. Нам помогают зарубежные компании, заинтересованные в концессиях. А для легальных встреч я создал в Москве «Клуб горных деятелей». Правда, звучно? Пожалуй, можно нашу организацию так поименовать.

Доменов тревожно подумал: «Мы-то ее так назовем. А как назовут Советы? Вредительской? — Отогнал от себя эту мысль. — Вредители — это для нас с Пальчинский мелко. Какие мы вредители? Мы — борцы за справедливость, за народ!» И тут же погасил вспыхнувшую от слова «справедливость» гордость, поняв, что пытается обмануть самого себя.

Доменов отогнал воспоминания. «Что же я должен в первую очередь сделать?.. Все-таки береженого бог бережет! Пусть обижается самодовольный глухарь Чарин. Соколова надо еще проверить. А пока буду его посвящать в наши заботы постепенно. Итак, решено!» Доменов сел за стол, придвинул чернильный прибор, аккуратно снял пылинку с пера, задумался и стал писать: «Уважаемый друг!» Доменов не называл имени и фамилии Дюлонга, которого хорошо знал по дореволюционной поре, по золотым делам на Урале, а письмо было адресовано Дюлонгу:

«Прошу уточнить у профессора в Цюрихе или Женеве, где он сейчас находится, был ли у него ученик по фамилии Соколов? Сведения крайне важны».

Доменов понимал, что письмо по его каналам дойдет до Парижа не раньше чем через три-четыре месяца, если, конечно, в заграничную командировку не поедет кто-либо из инженеров Союззолота, входящих в «Клуб горных деятелей». Надо бы узнать о предполагаемых загранпоездках знакомых! Доменов дописал:

«Срочность ответа — гарантия нашего союза».

В дверь заглянула секретарша. Доменов невольно прикрыл письмо локтем. Но секретарша не переступала порога:

— Вячеслав Александрович, можно мне сегодня пораньше уйти? Я записалась к врачу на прием.

Доменов взглянул на часы. До конца рабочего дня осталось тридцать минут. Но сейчас секретарша ему мешала. И он буркнул:

— Пожалуйста!

— Спасибо! — Дверь бесшумно затворилась.

Доменов сложил листок вдвое, нашел конверт, печатными буквами вывел: «Берлин. Унтер-ден-Линден…» На этой улице работал Генрих Розенберг, бывший русский подданный, доверенное лицо Дюлонга. Он должен был переправить письмо в Париж.

Печатные буквы сложились в обратный адрес: «Москва, Большой Калужский…» А в Москве жил дальний родственник Доменова по жене, согласившийся за определенную плату получать почту Доменова из-за рубежа.

«Кого же послать в Москву к человеку, который передаст письмо в Германию?» Доменову не хотелось показывать конверт Чарину, Чарин этих адресов не знал. «Гойера, — решил Доменов, — этот бабник засиделся на прииске в таежной глуши, пора ему дать возможность покуролесить в столице, завтра же вызову и командирую в Москву».

Доменов устало потянулся, зевнул, покосился на окно:

— Опять дождь! Целую неделю льет!

Доменов недовольно поморщился, выходить под дождь не было ни малейшего желания. Но надо было возвращаться домой. Он спрятал письмо в нагрудный карман, сунул ноги в калоши — ах, как он их не любил! — и зашаркал к выходу.

Глава девятая Доменов

Ногин торопился закончить свою автобиографию. Снова для чего-то потребовала Москва. Несмотря на нехватку времени, он писал четко, буковка к буковке выстраивались в ровные шеренги, и лишь «р» и «у» упорно вытягивались вниз, почти цепляясь за следующие строки.

Ногин поставил подпись и перечитал написанное:

«Родился в июле 1896 года в семье батрака-кузнеца. Мать — домохозяйка.

Ввиду тяжелого положения отец отдал меня на воспитание к дяде-крестьянину. Тот использовал меня в качестве пастуха. В 1907 году отец забирает меня домой. В этом году младший брат (впоследствии умер), сестра и я заболели скарлатиной, в связи с лечением у отца образовались долги. Старший брат бросает учебу. Идет в мальчики-приказчики, а меня забирает брат отца — ремесленник-столяр.