Горячее сердце - [31]

— Это знакомые папахена по Петрограду.

— Вы жили в Петрограде?

— Да.

— Где?

— На Лиговке.

— О чем говорили французы с вашим отцом?

Казимир Залевский заерзал на стуле:

— Я не подслушивал… Я нечаянно услышал… Мне хотелось узнать, не забыл ли я французский, которому меня учили в детстве.

— Они говорили по-французски?

— Угу.

— О чем?

— О бриллианте… О поездке в Париж…

— Когда? — насторожился Добош.

— Через неделю. Или раньше. Чемоданы уже собраны. — Казимира била мелкая дрожь. — Папахен отплывает матросом из Ленинграда. На иностранном судне. А нас с матерью оставляет охранять дом. Потом, когда устроится в Париже, обещает вызвать нас официально. Но он бросает нас, бросает, бросает… Мы ему больше не нужны, не нужны!.. — младший Залевский заплакал.

Добош налил воду в стакан:

— Выпейте… Но успокаивать я вас не буду. Вы правильно разгадали план отца. Он задумал сбежать не только от нас, но и от семьи… Где бриллиант и драгоценности?

— Бриллианта в доме нет. Золото в чемоданчике. В сейфе. Я сделал от сейфа запасные ключи. Вот они. — Казимир все еще держал стакан, второй рукой, не глядя, он пошарил в кармане пиджака, нашел там ключи, подал Добошу.

«Вот как ты тайно брал «в долг» у отца золото!» — усмехнулся про себя Добош, но постарался быть по-прежнему вежливым:

— Когда уезжает отец?

— Через два дня.

Добош попросил сотрудника оформить протокол как полагается, чтобы Казимир Стефанович ознакомился с текстом и подписал, и быстро вышел из кабинета. Медлить было нельзя. Не исключено, что Залевский может скрыться уже сегодня. Надо оформить документы на арест и обыск.

Обыск длился почти четыре часа.

Понятые — жильцы соседних домов — забыли про усталость, они вытягивали шеи, чтобы из-за плеча чекиста увидеть содержимое чемоданчика, извлеченного из сейфа. Когда золотые монеты и вещи были грудой высыпаны на стол, понятые ахнули. Они никогда не видели столько золота!

В подвале нашли каслинскую чугунную шкатулку, словно сплетенную из тонких черных кружев, набитую царскими десятирублевиками, два кожаных мешочка с золотым песком, пачки советских червонцев, серебряные рубли. А часов — со счета сбились! — золотых, серебряных, иностранных, русских, старинных и современных — целый музей заполнить можно.

Но бриллианта найти не могли.

К вечеру чекисты простукали все стены, подняли половицы, перерыли двор — нет бриллианта.

— Что же, собирайтесь, гражданин Залевский, — хмуро сказал Добош. И обернулся к понятым: — Спасибо, товарищи, вы свободны.

Залевский безропотно оделся. Ни слова не сказал жене, даже не обнял ее, лишь о чем-то по-польски попросил горничную.

Та вытерла слезы, закивала головой.

Наутро Добошу доложили: Залевский повесился на подтяжках в камере. Спасти не удалось.

Добош грохнул кулаком по столу. Бриллианта теперь не найти, дом весь перерыт. Может, камень у французов? Но такой жадный человек, как Залевский, вряд ли доверил свое сокровище посторонним. За границу он должен был прийти не с пустыми руками. Тайну бриллианта Залевский унес с собой, на тот свет! «Я допустил ошибку. И серьезную! — ругал себя Добош. — Не надо было торопиться с арестом. Следовало брать Залевского при уходе. Бриллиант наверняка бы был при нем. Как я теперь посмотрю в глаза Ногину? Такое верное дело провалить! Гнать меня надо из органов!»

Добош прикрыл глаза, попытался еще раз вспомнить ход обыска. Не мог же бриллиант раствориться? А если Залевский хранил его у своих близких или знакомых? Но таких у него в Перми не было. Кроме засекреченной любовницы. Но ее дом обыскали. Стоп… А горничная? Она приехала с ним из Питера. Но она жила в доме, который перерыли весь. А что же ей Залевский сказал на прощание по-польски? Почему обратился с последними словами перед уходом к прислуге, а не к жене?

Добош вызвал машину. Взял двух сотрудников и помчался к дому Залевского.

— Что вам сказал хозяин на прощание? — спросил он у прислуги.

— Ничего особенного, — пожала плечами немолодая еврейка, — он всегда был скупым, хотя и богач. Но до такой степени не доходил, попросил не тратить без надобности мыло. Хранить его. Время трудное, а мыло дорого стоит, оно еще дореволюционное.

— Где лежит это мыло?

— На кухне, в шкафчике, на верхней полке. Девять кусков. До сих пор аромата не утратило. Хозяин им дорожил, не давал никому расходовать.

Добош кинулся в кухню. Достал все девять кусков. Огляделся. На столике лежал кухонный, похожий на кинжал, острый нож. Добош взял его. И начал строгать куски мыла. Горничная смотрела на него как на сумасшедшего:

— Зачем вы портите мыло? Хозяин вернется, что я ему скажу!

— Он не вернется! — Добош не отрывался от своей работы. Стружками мыла он уже засыпал полстола. И замер… В седьмом куске, который он строгал, что-то блеснуло.

Добош бережно взял сверкающий гранями камень…

Так было выполнено задание Ногина, хотя просчетов в этом деле оказалось немало. За них и сейчас корил себя Добош.

Он отогнал воспоминания. Поезд приближался к Свердловску. Замелькали знакомые кварталы.

Добош взял саквояж и заторопился к выходу. Ему не терпелось до встречи с Ногиным повидаться с женой — Аней, Анечкой.

По перрону к поезду бежали люди. Какой-то пожилой модник махал букетом, худенькая дама посылала воздушные поцелуи.