Горы слагаются из песчинок - [25]

Он нашел для Подростка место ученика, после чего можно было подать документы в промышленное училище. На училище настояла Мать: она вернулась из санатория, все хладнокровно обдумав, и уже никого не слушала. Ничто на свете не могло заставить ее изменить принятое решение.

О годовой отсрочке, в которой ему было отказано и которая если и не помогла бы удержаться в гимназии, то хотя бы спасла от позорных провалов, Подросток не вспоминал. Не напоминал Матери о своем предложении и дядя Дюрка. Он бывал у них ежедневно — приходил и уходил, неслышно касаясь земли широкими стопами, спокойный и уверенный.

* * *

Вареные картофелины легко сбрасывают с себя «мундир» — стоит только слегка ослабить пальцами потемневшую тонкую кожуру, и она снимается, обнажая желтоватый дымящийся клубень. Дымится и чай — пусть для Матери это будет сюрпризом, если, конечно, она способна сейчас чему-нибудь радоваться.

Стол накрыт. Сервировка — как по торжественным случаям! Губы Матери трогает благодарная улыбка. Несмелая и едва уловимая, но все же улыбка.

Подросток, сияя от счастья, берет в руки нож.

— Позвольте предложить вам сандвич, миледи?

— Сандвич? Какой еще сандвич? — весело удивляется Мать.

А Подросток уже нарезает роскошные картофелины желтоватыми ломтиками, прокладывая их кусочками холодного масла.

— Все как в лучших домах, — острит он.

— Сандвич так сандвич, хоть дюжину! — смеется Мать. И минуту спустя, с полным ртом, блестя окончательно оттаявшими при виде горячего чая глазами, признается: — Ну, старик, своим табелем ты порадовал меня! — Так и сказала: «старик».

— Спасибо, — кивает Подросток.

— Ты у меня молодчина, Петер, — зардевшись, говорит она. — Очень жаль, что в прошлом году… так все вышло. Я должна была подождать, пока ты придешь в себя… Ни к чему было так спешить — теперь-то я знаю это и искренне сожалею, поверь.

— Ничего страшного не случилось, — уверяет ее Подросток.

— Непоправимого, может, и не случилось. Посмотрим. У тебя еще все впереди. Ты еще можешь стать кем угодно… Сам решишь. Ведь самое главное — человеком быть. А человек ты у меня мировой.

— Спасибо. Ты тоже, Мать, мировая.

— Ну, в этом я не уверена.

— Можешь поверить мне.

Мать только качает головой:

— Ты так же великодушен, как был Отец.

— Самая что ни на есть мировая. И лучшее тому подтверждение — твой собственный сын, — опять острит он, хотя к горлу подкатывает комок. — Не будь ты и впрямь такая, я… я не говорил бы.

— Терпения — вот чего мне не хватало, а самолюбия было через край.

Подросток, чтобы сдержать слезы, говорит взахлеб, горячо, он витийствует:

— Здоровое самолюбие не порок, но ценнейшее из человеческих качеств, могу вас уверить! Миледи? — Он подливает чаю. — Сэр? Во избежание недоразумений, последнее обращение адресовано мне. Возражения есть?

— Ну полно тебе дурачиться.

— Как же мне не дурачиться, если я дурачок. Дуралей. Дурачина!

Мать через силу улыбается. Ест она уже нехотя, да и чай прихлебывает медленно, неохотно.

— А как у тебя… с товарищами? — осторожно интересуется она.

Подросток бороздит масло острием ножа.

— Нормально, — выговаривает он наконец.

— На рождество… ну, ты помнишь… это было ужасно.

— Глупая шутка. Так что ты не волнуйся.

— А я-то с тех пор так тебя и не спросила ни о чем, — отставив чашку, виновато говорит Мать.

Подросток с трудом отрывает взгляд от безымянного пальца ее правой руки.

— Случись что, — он пытается придать голосу небрежную интонацию, — я и сам сказал бы. В конце концов…

Мать ждет продолжения, но он молчит.

— Ты и раньше мне ничего не рассказывал, — говорит она тихо.

— Так то раньше! Раньше я не хотел тебя зря волновать, вот и все. Взгляни в окно: в такую-то ясную погоду, в такой снежный январь разве придет кому в голову подкарауливать человека?

— Но ты говорил…

— Шутка это была, — перебивает ее Подросток. — Испытание. Силу воли мою проверяли: не слабак ли, можно ли иметь со мной дело, понимаешь?

— Ну и как?

— Будь спокойна. Приняли они меня в свою компанию.

— Знаешь что? — обрадованно восклицает Мать. — Давай пригласим их! В субботу вечером или днем в воскресенье… как ты решишь. Мне все равно. Приготовлю вам что-нибудь вкусненькое. Рыбу, цыпленка — что они больше любят.

— Ты прелесть, Мам, — изображает он на лице благодарную улыбку. — Только, знаешь, я не хочу тебя утруждать. Ни в коем случае.

— Что за глупости.

— Не, Мама, не нравится мне эта идея.

Но упрямство Подростка только подхлестывает Мать.

— Почему же не нравится? По-моему, идея отличная. Помню, я в твои годы плясала от радости, когда удавалось пойти на вечеринку. А угощение было — хлеб с жиром да сверху кусочек дешевой колбасы. Погоди, погоди, как мы их называли, бутерброды эти? Утонченные! Уж очень тонко их мазали жиром… Вот такие были у нас сандвичи. К чаю в лучшем случае — пресные хлебцы. А еще «жженку» пили. Ты, конечно, не знаешь, что это за напиток. Откуда тебе знать? Делали его так: разогревали на огне сахар, заливали водой, кипятили и ждали, пока остынет. Это было для нас и вино, и джус, и шампанское. Чаю настоящего тоже не было. Из чего только его не варили: из ореховой скорлупы, из шиповника. И как здорово получалось… Вам же я приготовлю, чего душа ваша пожелает. Ведь, чтобы подружиться по-настоящему, мало встречаться только на работе. И раз уж ты с прежними товарищами не встречаешься… — Она вдруг умолкает.