Горсть света. Часть 3, 4 - [10]

Прогудел сигнал штабного телефона. Машинист вызывал товарищей командиров. Трубка — у капитана Полесьева...

— Подъезжаем... Подают на Гатчину-Балтийскую. Только не знаю, на какой путь... Счастливо выгрузиться и... немца побить! Телефонный аппарат и связиста вашего сымаю, мне сразу отцепляться надо!

Справа по ходу, но не рядом с поездом, а через одну рельсовую колею, тянулась высокая каменная стенка грузового перрона у пакгауза: эшелон приняли не на первый путь. Почти стемнело. Петербургские белые ночи давно отошли. Паровоз сразу подался дальше, до стрелки, чтобы оттуда, «тендером вперед», пробежать в обратном направлении вдоль покинутых вагонов, между ними и стенкой перрона, по главному пути...

Вот тут-то и началось!

Все задрожало от гула моторов. Зенитные разрывы слабыми искорками испещрили звездное небо. Сделалось вдруг все призрачно видимо, как от ламп дневного света, — Рональд впервые узрел воочию множество ослепительно белых огней, похожих на фонарики, медленно опускающиеся сверху на легких парашютиках. И тут загудели бомбы... Все это почти совпало с сигналом воздушной тревоги.

Перед началом бомбежки Рональд стоял у конского вагона, прикидывая, нельзя ли перебросить трапы через нитку пути, прямо на перрон пакгауза, для выгрузки лошадей. Изо всех вагонов выпрыгивали на междупутья солдаты с винтовками и вещмешками. Когда вблизи разорвалась первая бомба, взводные и ротные пытались командовать и орали что-то руководящее, но мало кто их действительно слушал... Всяк норовил спастись по-своему. Сам Рональд все еще чувствовал себя в роли коменданта, но не мог ни управлять людьми, ни воздействовать на ход событий. Более опытные старшие командиры никак не предвидели воздушного нападения, думали, что постоит себе поезд некое время на запасном пути, разгрузится без помех, построится: полк в походные порядки, а уж тут и прояснится, устарели или нет директивы, привезенные майором Вижелем от Ленфронта... Действительность, как всегда на войне, оказалась иной.

Налет был, возможно, действительно случайным, но вовсе не исключено, что разведка немцев давно приметила эшелон, проследила его маршрут и совершила продуманное нападение на выгрузке. Все-таки налет был малоэффективен: самолеты действовали не вдоль, а поперек состава, их огонь был неточен и разбросан, штурмовка пулеметами оказалась слишком краткой и тоже неточной. Может, опасались зенитного огня с эшелона? А его и не было — пулеметы успели снять и приготовить к выгрузке. Комиссар Бычков, в пути от Рыбинска проводивший в эшелоне партсобрания от зари до зари, впоследствии хотел было потребовать привлечения к суду капитана Андреева за то, что без приказа стал разгружать пулеметы и не оказал огневого сопротивления противнику. А между тем приказ-то был... Передал его по телефону после беседы с машинистом сам подполковник Белобородько... Комиссар знал это не хуже Рональда и сам стоя у аппарата, пока Белобородько распоряжался. То есть своим молчаливым присутствием комиссар вроде бы одобрил приказание о разгрузке.

Искать виноватого, однако, так и не стали. Комиссара в тот же день перевели куда-то в другой полк или даже другое соединение, а потери от бомбежки оказались незначительные — несколько раненых, подпорчено кое-какое интендантское имущество, подбита одна пушка. Ее удалось исправить. Лошади уцелели все — их не выгружали под огнем. Потом платформу не спеша отвели на запас, там нашлись подходящие трапы, и кони присоединились к общему строю уже в гатчинском парке. Наступило прохладное утро, теплело. Рональд доел остатки сухого пайка, выпил чаю из термоса у солдат, растянулся под деревом на сухой травке и заснул мертвым сном, с благословения своего начштаба, указавшего жестом: вались, мол, теперь оземь!..

Проснулся от чьего-то прикосновения к плечу. Лейтенант с громкой фамилией Платонов. В пути помалкивал и лишь ночами, в затишке, делился с Рональдом кое-какими мыслями. Оказался родственником видному старому большевику, чье имя ежедневно мелькало в газетах. Но настроение у лейтенанта было не из оптимистических. Либо знал много скрытого, либо вообще склонен был к мышлению критическому. Спросил мимоходом, что Рональд знает о своих северных предках, удивился, что они мало занимают мысли товарища Вальдека.

Оказывается, полк снялся уже с бивака и ушел. Остались в парке только два заспавшихся офицера. Рональд бодро вскочил.

— Не торопитесь! — посоветовал Платонов. — Ваш начальник штаба, капитан Полесьев, оставил меня здесь маяком для связи со Вторым полком, что прибывает нынешним эшелоном. Вас же, сэр, мне было велено разбудить часа через два, дабы вы несколько отоспались после трехсуточного комендантства, а затем догнали бы свой полковой штаб. А я вам предлагаю совершить променад по этому парку: на войне часок вольной жизни — подарок судьбы! Ибо вы можете нынче, как говорится на командирском языке, войти в сопротивление с противником. Все здешнее, похоже, уже обречено печальной участи, понимаете? Так давайте хоть взглянем на дворец и на павильоны в парке. Будем последними, кто это все видел... в целости!