Горсть света. Часть 1, 2 - [194]

Корреспондентом ПАИС на конгрессе был назначен Рональд Вальдек. Он совершил и несколько поездок по стране, сопровождая делегатов конгресса. На одной из таких поездок по трассе Москва—Волга, где свежие срезы наглядно демонстрировали наслоение геологических пород, Рональда спросили напрямик, правда ли, что этот чудесный канал построен заключенными. Вальдеку осталось только подтвердить это, как бесспорный и официально признанный факт (впоследствии его стали замалчивать). Надо было видеть, как омрачились лица ученых гостей. Будто на них в ясный день надвинулась темная туча! Вопрос этот задан был уже на обратном пути роскошного теплохода, предоставленного делегатам, и после Рониного разъяснения большая часть гостей удалилась с палубы и демонстративно отказалась осматривать сооружения канала.

Вероятно, этих гостей вскоре догнала весть о том, что принимавший их величественный и серьезный наркомтяжпром Межлаук объявлен врагом народа.

Через несколько месяцев он был расстрелян. Мастера же этих дел сталинского наркома Ежова включили в состав Политбюро ЦК ВКП(б).

В один из тех осенних дней Рональда Вальдека вызвал к себе новый ответственный руководитель ПАИС и объявил журналисту, что «в порядке освежения аппарата ПАИС» он, Вальдек Р. А., увольняется и может сам выбирать формулировку увольнения: либо как несправившийся с работой, либо «по собственному желанию». Обычно после такого увольнения человека сажали уже через несколько дней, а то и часов. С такой новостью он и воротился домой, к Кате.

Но у той были свои свежие новости: в Ленинграде арестован профессор Волжин, в Москве — профессор Винцент. Оба были друзьями покойного Валентина Кестнера, а Винцент считался главной научной опорой Екатерины Кестнер.

Как выразился Катин сослуживец и научный руководитель ее отдела в институте профессор Игорь Михайлович Рейснер, «ваш покровитель Винцент и ваш старый друг Волжин уплатили свои оброки Харону, что, вероятно, будет вам, Екатерина Георгиевна, небезразлично». Стала ждать увольнения и Катя.

Наступил год новый, но процессы в стране оставались старыми. Однако ладья Харона, вопреки древней мифологии, стала, по слухам, совершать, хотя и нечастые, но все же обнадеживающие рейсы ОТТУДА, доставляя из подземелий кое-кого из якобы оправданных ТАМ людей, прежде всего командиров Красной Армии, почти вконец обезглавленной Сталиным и Ежовым. Шептали, что не кто иной, как Лаврентий Берия, тоже соратник Сталина, руководит пересмотром некоторых военных дел.

И хотя ТУДА, в те подземелья, люди по-прежнему шли и шли широким потоком, а ОТТУДА просачивались назад тонюсенькими струйками, все-таки к этим рассказам прислушивались жадно в несбыточной надежде увидеть и своих близких, вернувшимися.

Довольно скоро после ареста Рониного отца, профессора Винцента, Волжина, Вадима Григорьева и многих других людей, близких дому Вальдеков, Катю Вальдек пригласили в Большой Дом. Приглашение было весьма необычно: чужой голос в трубке, сухой и официальный тон (ведь Катины уроки с посольскими японками продолжались, даже учениц прибавилось, только встречи с Николаем Ивановичем назначались все реже и сводились к неопределенным разговорам — Катин собеседник явно не знал, какие инструкции и задания поручать «товарищу Саблиной», но снять ее с этой работы полномочий не имел). Кате разъяснили: пропуск — через подъезд № 3, на такой-то служебный час, днем (будто она уже была освобождена от всех обязанностей!). Явиться в кабинет на третьем этаже.

Этот кабинет оказался высокоответственным!

Собственно, Катя вошла не в кабинет, а в приемную залу, где слева была дверь с табличкой «Народный комиссар внутренних дел», а справа от входа подобная же табличка оповещала, что за нею пребывает и священнодействует «Заместитель народного комиссара внутренних дел». В эту дверь, правую, Катю в конце концов и ввели.

За письменным столом обычной массивности сидел товарищ в штатском, но рядом с ним в позе готового к услугам денщика вертелся и сгибался другой человек в чине генеральском. Стало быть, сидящий был важнее генерала! Хозяин кабинета отослал генерала, остался с Катей наедине.

В эти напряженные для нее часы Рональд Вальдек ожидал жену на скамейке Сретенского бульвара. Катю он провожал до этой скамейки от трамвая и сказал, что дождется ее, сидя на скамье за чтением Островского для завтрашней лекции в Техникуме текстильной химии...

Одну за другой он прикуривал все новые папиросы от догоравших, загадывал по тюремному, вернется Катя или не вернется: сядет воробушек носиком к Рональду — вернется! Сядет хвостиком — дело дрянь! Воробьи садились как попало, а время стояло.

И вдруг как-то сзади неслышно подошла к нему Катя. На лице ее он различил... одни глаза! И немного белизны вместо обычно смугловатых Катиных щек. Лицо было обтянутым, бескровным, белым, как утренняя луна. И — неживые, негнущиеся пальцы.

Он взял ее под руку и повел вдоль бульваров к дому, со Сретенского на Яузский, и этого расстояния как раз хватило для Катиного рассказа.

...Хозяин кабинета (надо полагать, что сам замнаркома. Не Чернышев ли?) начал издалека. Кратко подтвердил, что Катины начальники характеризуют всю практическую деятельность собеседницы положительно.