Горшок золота - [38]

– Шон, – взвыл сержант, – хорошенько ли ты держишь того человека?

– Хорошенько держу, – ответил Шон.

– Если он сбежит, я тебе потроха отшибу, имей в виду! А ну ходу – и никаких больше проволо́чек.

Зашагали они по дороге в звенящем молчании.

– Собаки, – произнес Философ, – умнейший народ…

– «Народ», бабку мою за ногу! – воскликнул сержант.

– С зари эпох их разум и замечали, и описывали, а потому древние литературы изобилуют сведениями об их смекалке и преданности…

– Закроете вы уже пасть свою стариковскую? – сказал сержант.

– Не закрою, – ответил Философ. – У слонов тоже подмечены необычайный разум и преданность хозяевам; слоны способны и возводить стены, и нянчить ребенка – в равной мере и умело, и с радостью. Лошади в этом отношении также высоко зарекомендовали себя, а вот крокодилы, куры, жуки, броненосцы и рыбы не являют никакой примечательной приязни к человеку…

– Вот бы, – злобно проговорил сержант, – всех тварей этих запихнуть тебе в глотку, чтоб ты уже прекратил молоть языком.

– Неважно, – сказал Философ. – Мне не известно, отчего эти животные привязываются к человеку с нежностью и любовью, но вместе с тем способны сохранять свою первородную кровожадность: тогда как позволяют они своим хозяевам злоупотреблять собою по-всякому, друг с другом они дерутся охотно и не очень-то склонны сдерживаться, ведя какую-нибудь непонятную и бестолковую драку промеж себя. Не думаю, что до кротости их усмиряет страх, но даже в самом диком звере есть способность любить, какую недостаточно отмечают и которая, если уделить ей внимание большего разума, возвысит такого зверя до положения мыслящего – в отличие от разумного, и, вероятно, откроет нам общение исключительно благотворное.

– Следи в оба за тем просветом в деревьях, Шон, – велел сержант.

– Так и делаю, – отозвался Шон.

Философ продолжил:

– Отчего не могу я обмениваться соображениями с коровой? Поражает неполнота моего развития, когда мы с животным собратом стоим бестолково друг перед другом без всякого проблеска взаимопонимания, запертые на все замки от любой дружбы и сообщения…

– Шон! – возопил сержант.

– Не перебивайте, – сказал Философ, – вечно вы болтаете… Низшие животные, как их именуют по глупости, наделены умениями, о каких нам остается лишь догадываться. У муравьиного ума я с удовольствием поучился бы. Птицы располагают данными об атмосфере и левитации, какие не откроются нам и за миллионы лет; кто из тех, кто наблюдал за пауком, прядущим свой лабиринт, или же за пчелой, уверенно странствующей в бесследном воздухе, способен не отдать должное живому, развитому уму, что одухотворяет эти маленькие таинства? Да простейший земляной червяк есть наследник культуры, перед которой склоняюсь я в глубочайшем благоговении…

– Шон, – встрял сержант, – скажи что-нибудь, ради всего святого, лишь бы вытеснить трескотню этого человека из моего уха.

– Непонятно мне, о чем толковать-то, – отозвался Шон, – от меня и вообще-то никогда не было прока в разговорах, а за вычетом бумаг моих и образования никакого… Про себя же я думаю, что он вот о собаках говорил. Была у вас когда-нибудь собака, сержант?

– У тебя очень хорошо получается, Шон, – одобрил сержант, – продолжай в том же духе.

– Знавал я человека, у него водилась собака, она умела считать до ста. Он гору денег выручил, ставя на нее, и сколотил бы состояние, да только я заметил как-то раз, что он подмигивает псу, а когда он прекращал псу подмигивать, пес переставал считать. Мы его после этого заставили спиной встать к собаке и велели псу пересчитать шесть пенсов, а собака набрехала на пять шиллингов вчистую – она бы, может, и на фунт насчитала бы, да только хозяин обернулся и пинка ей отвесил. Всяк, кто ему хоть что-то проспорил, потребовал деньги назад, но тот малый убрался ночью в Америку и, надо полагать, хорошо там поживает, поскольку собаку забрал с собой. Жесткошерстная сука терьера была она – и ух горазда была щениться, чертяка.

– Ошеломительно, – произнес Философ, – сколь малое нужно побужденье, чтоб человек отправился в Америку…

– Продолжай, Шон, – сказал сержант, – очень выручаешь.

– Продолжаю, – сказал Шон. – Была у меня кошка, она котилась каждые два месяца.

Философ возвысил голос:

– Если б в этих миграциях была хоть какая-то периодичность, их удалось бы понять. Птицы, к примеру, мигрируют из домов своих поздней осенью и ищут пропитания и тепла, какие зимой устранятся, если птицы останутся в родных землях. Лосось, благородная рыба с розовой шкурой, тоже эмигрирует за Атлантический океан и устремляется вглубь материка к потокам и озерам, где отдыхает ту часть года, и нередко застают ее врасплох сеть, удочка или же острога…

– Встрянь сейчас же, Шон, – встревоженно проговорил сержант.

Шон принялся лопотать с поразительной прытью и зычным голосом:

– Кошки, бывает, жрут своих же котят – а бывает, что не жрут. Кошка, сжирающая своих котят, – бессердечная тварь. Я знавал кошку, которая ела своих котят, – у нее было четыре ноги и длинный хвост, и она всякий раз, как съест котят своих, дуреет. В один прекрасный день я убил ее самолично, молотком, потому как не выносил ее запах и не мог…