Горшок золота - [15]

– Он-то с ним расправится, думаю.

– Вполне может – но вместе с тем способен забрать девушку себе.

– Ну по мне уж пусть он берет ее себе, чем тот, ибо он-то из наших, как ни крути, а бес знакомый лучше беса неведомого.

– Энгус Ог – бог, – сурово произнес Философ.

– Это мне известно, достопочтенный, – отозвался Михал, – это я просто так говорю. Но как твоя честь доберется до Энгуса? Слыхал я, что не видать его было сотню лет – если не считать той единственной ночи, когда полчаса проболтал он с кем-то с Килмашога[33].

– Я найду его совершенно точно, – сказал Философ.

– Ручаюсь – найдешь, – рьяно подтвердил Михал, вставая. – Многая лета и крепкого здоровья тебе, достопочтенный, – добавил он и собрался восвояси.

Философ прикурил трубку.

– Живем мы столько, сколько позволено нам, – сказал он, – а здоровья нам отпущено столько, сколько мы заслужили. Твои слова воплощают воззрение на смерть, отличное от философского. Мы обязаны соглашаться со всеми логическими выкладками. Слияние противоположностей есть завершенность. Жизнь устремляется к смерти как к своей цели, и нам полагается двигаться к той следующей части нашего опыта либо беззаботно – как к чему-то обязательному, либо с добротным искренним любопытством – как к чему-то возможному.

– Не очень-то много потехи у мертвого, достопочтенный, – проговорил Михал.

– Каким образом тебе это известно? – спросил Философ.

– Да уж достаточным, – ответил Михал.

Глава VIII

Сиганув в нору у основания дерева, дети заскользили вниз по темному узкому скату, и тот довольно мягко спустил их в помещеньице. Находилось оно прямо под деревом, и с большим бережением ни один корень древесный не был потревожен – они тянулись там и сям через всю комнатку, страннейше перекрещиваясь и перекручиваясь. Пробираться здесь можно было, постоянно обходя и перепрыгивая их, а также пригибаясь. Некоторые корни очень удобно свились в низенькие сиденья и узкие неровные столики, а внизу все они устремлялись в пол и прочь – туда, куда призывали их дела. По сравнению с прозрачным светом снаружи здесь детям показалось очень темно, а потому несколько минут они не видели совсем ничего, но чуть погодя глаза у них привыкли к полумраку и все стало можно разобрать довольно хорошо. Первым делом разглядели они шестерых коротышек, сидевших на низких корнях. Все они были облачены в облегающие зеленые наряды и кожаные фартуки, а на головах у них красовались высокие зеленые шляпы и качались при каждом движении их хозяев. Все увлеченно тачали обувь. Один натягивал коленкой дратву, другой отмачивал в ведре с водой куски кожи, третий полировал подъем башмака обломком изогнутой кости, четвертый обтесывал каблук коротким ножом с широким лезвием, а пятый заколачивал в подметку деревянные шпильки. Все шпильки он зажимал во рту, что придавало ему веселый щекастый вид, а когда потребна была шпилька, он сплевывал ее себе в ладонь и дважды стукал по шпильке молотком, а затем выдувал изо рта следующую, и всякий раз удавалось ему выдуть шпильку нужным концом вверх – и никогда больше двух раз он по ней не бил. Наблюдать за таким умельцем – одно удовольствие.

Дети съехали вниз так неожиданно, что едва не позабыли хорошие манеры, но, как только Шемас Бег обнаружил, что и впрямь находится в помещении, тут же стащил шапку и выпрямился.

– С Богом вам всем здесь, – произнес он.

Лепрекон, приведший их сюда, поднял Бригид с пола, к коему изумление все еще приковывало ее.

– Присядь вон на тот корешок, дитя сердца моего, – сказал лепрекон, – можешь навязать нам чулок.

– Да, достопочтенный, – послушно сказала Бригид.

С высокого горизонтального корня лепрекон достал четыре спицы и клубок зеленой шерсти. Для этого ему пришлось перебраться через один корень, обойти три и вскарабкаться на два, и далось ему это так легко, что, казалось, совсем без всякого труда. Спицы и шерсть он выдал Бригид Бег.

– Пятку вязать умеешь, Бригид Бег? – спросил он.

– Нет, достопочтенный, – сказала Бригид.

– Ну, я тебе покажу, как это делается, когда дойдешь до нее.

Остальные лепреконы бросили работу и глазели на детей. Шемас поворотился к ним.

– Благослови, боже, эту работу[34], – учтиво молвил он.

Тут заговорил один из лепреконов – тот, что с серым сморщенным лицом и узенькой оторочкой из седых волос далеко под подбородком.

– Иди-ка сюда, Шемас Бег, – сказал он, – я сниму с тебя мерку для башмаков. Ставь ногу вот на этот корень. – Мальчик послушался, и лепрекон снял мерку с его ноги деревянной линейкой. – А теперь покажи мне свою ногу ты, Бригид Бег. – Измерил и ее. – Поутру будут готовы.

– Вы только тачаете башмаки и ничем другим не занимаетесь, достопочтенный? – спросил Шемас.

– Не занимаемся, – ответил лепрекон, – кроме тех случаев, когда нам нужна новая одежда, и тогда нужно изготовить ее, но мы жалеем о каждой минуте, потраченной на что угодно, кроме башмаков, ибо обувное дело – единственная подобающая работа для лепрекона. В ночную пору мы бродим по округе, забираемся в окрестные дома к людям и берем себе понемножку от их денег, и вот так, чуточка к малости, копим горшок золота, потому что, понимаешь ли, лепрекону полагается иметь горшок золота, чтобы, если поймают его люди, удалось ему откупиться. Но случается такое редко, поскольку великий это позор – попасть в плен к человеку, и мы так давно навострились шнырять средь корней, что всегда умудряемся сбегать без всякого выкупа. Зеленые одежды мы носим потому, что это оттенок травы и листвы, и стоит нам сесть под куст или улечься в траву, люди проходят мимо и нас не замечают.