Горшок черного проса - [4]

Найденов огляделся. Место подходило для ночлега: берег горной реки, сухие травы, тихо. Он вынул из деревянных ножен кинжал и протянул жене. Та, захватывая руками сухую траву, стала орудовать им, словно серпом. Через полчаса была готова постель. Найденов к этому времени развел костер и запас сушняка на ночь. Жена сходила за водой. Найденов примостил возле костра котелок. Чай вскипел быстро. Его заварили и поставили в сторонку остудить. Все это они делали почти молча, понимая друг друга без слов. После дневного перехода чай показался необыкновенно вкусным и пахучим.

Над тайгой опустились сумерки. Глухо шумела река на перекатах. Стало свежее. На небе зажглись звезды. Жена поправила траву в изголовье и прилегла. Подбросив дров в костер, примостился рядом и Найденов. Мрачное настроение не проходило.

Некоторое время они молчали, думая каждый о своем. Звезды мерцали таинственным светом. Жена лежала тихо — даже дыхания ее не было слышно, — точно боялась помешать его думам.

Найденов нашел ее руку, стал гладить. Жена, тронутая неожиданной лаской, такой нечастой в последнее время, глубоко вздохнула. Это так напоминало молодость, то, что было в Омске, в далеком теперь восемнадцатом году. Что же тогда было? Госпиталь. Больничная палата. И Наташа.

Она сидела рядом, и Найденов, отыскав в себе силы шевельнуть рукой, дотронулся до Наташиной ладони, и она не убрала ее. А перед этим он перенес две тяжелых операции: врачи извлекли из правого плеча и бедра несколько осколков. Хирург, делавший операции, сказал, что ему просто повезло: осколки, вместо того чтобы вонзиться в кость, могли распороть живот, и тогда смерть была бы неминуема. Найденов помнит белобрысого красноармейца, кинувшего гранату.

Раны заживали нормально, а контузия проходила медленно, и, когда Наташа что-либо говорила или читала стихи, он слышал с трудом. И все же ее голос прорывался сквозь изматывающий звон в голове. Наташа знала о контузии и старалась, чтобы он понимал ее. Его радовало это старание, нравилось трогать и гладить ее руку, нравилось, что она чаще, чем к другим раненым, подходила к нему, чтобы поправить подушки, проверить, нет ли жара, или просто посидеть рядом, рассказать какую-нибудь новость. Это она рано утром 18 ноября пришла в госпиталь первой и сказала:

— Патрулей в городе — видимо-невидимо. Броневики снуют. Конных полно. Говорят, члены правительства арестованы…

Неожиданная новость живо заинтересовала всех раненых офицеров, но ни Наташа, ни дежурный врач ничего не могли добавить к тому, что слышали в городе. Чуть позже стало известно, что директория в ночь на 18 ноября 1918 года пала. Верховным правителем стал адмирал Колчак. Большинство офицеров из палаты Найденова встретили это известие с одобрением.

— Адмирал — сильный человек, — убежденно говорил капитан Макаров, раненный, как и Найденов, во время боев в Казани. — Этот главком быстро наведет порядок в войсках. Сейчас не до речей. Либо жизнь — либо смерть. Либо мы — либо они… Третьего не дано. Только жестокая диктатура, только сильная единоличная власть может сплотить всех и привести к победе. Адмирал в этом плане — наше спасение. Я не провидец, но потом вы вспомните мои слова…

Найденов тогда был целиком и полностью согласен с капитаном. О нерешительных действиях директории говорили всюду: в полках, в штабах, в ресторанах, на офицерских собраниях, за карточной игрой, на улицах. Ее слабостью объясняли падение Казани и другие военные неудачи. Потому-то все свои надежды они связали с новым верховным правителем. Колчак в короткий срок реорганизовал армию, увеличил ее чуть ли не вдвое и вооружил самым современным американским, английским и французским оружием. Воинские части почти поголовно прошли специальную подготовку. Они были сыты, с иголочки обмундированы и обуты, не испытывали недостатка в боеприпасах. Поработала и контрразведка сибирской армии, нащупав и уничтожив десятки низовых большевистских ячеек в учебных запасных полках и отправляющихся на фронт маршевых ротах. Кажется, было сделано все. Наступало время решительных действий и больших перемен…

Рождество Найденов встречал в госпитале. Начальство обеспечило палаты маленькой елкой и игрушками. Кое-что принесла Наташа. Она же выполнила все поручения относительно закупок на праздничный стол.

Накануне рождества интенданты вручили каждому офицеру по объемистой коробке праздничных подарков, в которых кроме тонких французских духов, бритвенных приборов, папирос, сигарет, фруктов и дорогих конфет были бутылки заграничного коньяка, шампанского и виски. Поздравительные открытки, вложенные в коробки, свидетельствовали о широком жесте и дружеских чувствах союзников Колчака, которые решили поздравить доблестных русских офицеров, пострадавших в боях.

Не забыл о раненых и сам адмирал, пожаловав в госпиталь в сопровождении телохранителей, адъютанта, двух полковников штаба и разодетой в меха, румяной с мороза своей любовницы княжны Тимиревой, прежний муж которой, местный богач, бесследно исчез с горизонта. Вместе со свитой, начальником госпиталя и дежурным врачом Колчак обошел все палаты, подолгу беседовал с ранеными офицерами, поздравлял с наступающим праздником, вручал награды и подарки. Он был в хорошем настроении: 24 декабря взорванная изнутри контрреволюционным мятежом пала Советская власть в Перми. Уцелевшие части красных, оборонявшие город, отступили на правый берег Камы, не успев даже взорвать мост. В Пермь вошли белые! Это известие заставило позабыть о терном дне 22 декабря, когда произошло вооруженное выступление рабочих на станции Куломзино, в Олекме, и не только рабочих, но и части солдат второго степного полка. Рабочих надо было опасаться всегда, а вот выступление солдат явилось полной неожиданностью, тем более что накануне арестовали штаб большевиков, который должен был руководить восстанием: сорок три человека взяты в доме Соничева на Красноярской улице и триста восемь заговорщиков — в доме 98 на Плотниковской улице. Поскольку восстание обезглавили, не было причин для опасения, и в ночь на 22 декабря даже не усилили караулов. Но выступление все же произошло. Правда, оно было легко подавлено. Мятежников из второго степного, не получивших ниоткуда поддержки, переколол штыками вызванный по тревоге батальон чехов. В Куломзино расправились собственными силами. Порядок восстановили. Однако Колчак два дня был мрачен, недоволен, никого не принимал, кроме своих советников-штабистов.