Городской мальчик - [68]

Еще солнце бросало через озеро угасающие лучи, а Герби уже разделся и забрался в постель, между тем как его товарищи облачились по-праздничному во все белое. Все собирались на танцы, чтобы испытать в деле приобретенные на уроках навыки, – все, кроме Теда. Он категорически заявил, что не знает пока ни одной девчонки, которая понравилась бы ему больше жареной сосиски. Ребята насмешливо загудели.

– Да умею я танцевать не хуже любого из вас, – отверг он насмешки. – Просто вот съешь сосиску и чувствуешь, что съел сосиску. А с девчонкой потанцуешь, и что с того?

Время летело весело, пока горн не призвал спорящих поспешить в клуб. Наш прикованный к постели инвалид слышал, как дядя Сэнди предупредил в микрофон насчет поведения при девочках. Потом раздался бойкий топот ног, марширующих в предвкушении веселья. Герби остался единственным живым существом на Общей улице, если не считать тех, у кого по шесть и более ножек, – их было, как всегда, множество.

Надобно сказать, в Одиннадцатой хижине жил некий юный скупердяй, обладатель сокровища – последней книжки про Тарзана в ярко-красной обложке, «Тарзан и марсиане». Не одну неделю Герби сгорал от желания прочитать эту эпопею, однако владелец упрямо отказывался одолжить книжку кому-либо и даже не разрешал просителям читать ее урывками в его домике. Обладателем книги был чахлый, щуплый сыночек богатых родителей по прозвищу Живчик, не приспособленный к спорту, неуживчивый и потому ожесточившийся. Когда он обнаружил, что имеет, наконец, нечто желанное для окружающих, то отомстил человечеству отказом поделиться с кем бы то ни было своим богатством.

Как только шаги марширующих затихли вдали, Герби вскочил с кровати, оделся, захватил фонарик и пошел в Одиннадцатую хижину. Сокровище Живчика хранилось на полке, висевшей над его кроватью. Герби взял книгу, погладил яркую обложку и уселся почитать на чемодан Живчика, привалившись спиной к изножию койки. Совесть его не мучила. По какому праву Живчик не давал никому книгу, написал он ее, что ли? Толстяк никогда не стал бы красть книжку, но чутье подсказывало ему, что на литературу законы собственности не распространяются. Всякий, у кого есть глаза, имеет право читать. Возможно, автор «Тарзана» взял бы в этом деле сторону Живчика, желая, чтобы каждый мальчик купил по экземпляру его произведения. Но ведь писатели – голодные, грубые люди.

То ли на душе у Герби, помимо его воли, все-таки скребли кошки, то ли мерещились вереницы скачущих сосисок, однако вскоре он обнаружил, что книжка не доставляет ему большого удовольствия. Тарзан, как водится, играл мускулами и совершал подвиги, и даже марсиане производили сильное впечатление: прозрачные зеленокожие страшилища с огромными головами и восемью паучьими руками; но, несмотря на эти литературные прелести, Герби никак не мог увлечься.

Накануне мальчик решил посвятить сегодняшний вечер укрощению плоти. Ученому аскету Герби Букбайндеру предстояло доказать полное свое равнодушие к таким материям, как жареные сосиски и Люсиль. Но решить легко, попробуй сделать. Ревность дразнила аскета, заставляя воображать, как Люсиль нежно парит на здоровой руке Ленни. Немного спустя голод заставил его так явственно почуять запах жареных сосисок, точно костер развели в соседнем доме, хотя на самом деле Герби находился в четверти мили от сосисок, да еще с подветренной стороны. Тем временем Тарзан направо и налево крушил марсиан, толпами валивших из своего межпланетного корабля; пришельцы падали под ударами его кинжала, истекая гадкой желтой кровью; но Герби едва следил за этими славными деяниями.

Чудное видение посетило читателя в самый разгар боя, вытеснив Тарзана из поля внутреннего зрения. Герби представил, как товарищи по хижине рассказывают Люсиль про его болезнь. Ее терзают угрызения совести. Она сознает, что своим бессердечием надломила его здоровье. Разумеется, когда она понимает, сколь глубоки его чувства, она украдкой сбегает с танцев, навещает несчастного и ласково и слезно молит его о прощении. Наслаждаясь этой приятной картиной, он настолько уверовал в возможность ее воплощения в жизнь, что положил книгу на полку, вернулся в свою хижину, разделся и лег под одеяло – ждать прихода возлюбленной.

Закат угас, сгустились сумерки, и очень быстро совсем стемнело, поскольку не было луны. Скоро стало очевидно, что Люсиль не придет. Настроение Герби из радостного ожидания постепенно перешло в нетерпение, потом – в раздражение, потом – в гнев, в основном на самого себя, за собственную ослиную тупость. Немного погодя он сообразил, что воображение опять сыграло с ним злую шутку – состряпало из его желаний мираж и заставило поверить в него. Вечерний ветерок донес неуклюжее джазовое дребезжание замученного дядей Сидом пианино. Люсиль в клубе вовсю наслаждалась жизнью, и рассчитывать на то, что она станет высовывать нос в темноту, чтобы против всех правил навестить его на мужской территории, было так же нелепо, как надеяться, что возлюбленная взмахнет ручками и прилетит к нему. Герби встал и снова оделся, при этом долго возился в темноте с одеждой и бурчал на самого себя: «Шевелись, болван», «Не пойти ли тебе утопиться?», «Такой идиот может понравиться только ненормальной». В этом невеселом настроении он прокрался к клубу и заглянул в окно. Удивительно, как за одни сутки может перемениться облик помещения. Накануне клуб показался Герби неказистым сараем, а нынче этот с виду сарай сверкал великолепием. Вроде бы ничего не прибавилось, не было даже украшений, и тот же дядя Сид в том же углу тюкал по тому же пианино. Но сегодня Герби стоял снаружи и смотрел на танцы. Редкое зрелище выглядит столь божественно привлекательным, как танцы, подсмотренные в окно человеком, которому нельзя присоединиться к танцующим. Можно сотню раз сходить на танцы и считать, что там душно, тесно, шумно и нет в них ничего особенного. Но вот вы проходите мимо дома, где кружатся пары и звучит музыка, и вы прижимаетесь носом к окну, и кажется, будто за стеклом – рай. У Герби это ощущение было тем острее, что он испытал его впервые и что за окном танцевала его подруга. Чего же удивляться волшебному превращению клуба! Да и кто скажет, в какой из вечеров Герби оказался ближе к истине? Просто у него изменилась точка зрения. А точка зрения решает все.