Городской мальчик - [53]

– Покладистый?

– Уверяю, он никому не причинит вреда.

– Не болен?

– Не смешите. Да этот конь нас с вами переживет.

– Сколько ему лет?

– Не знаю. Много.

– Почему его зовут Умный Сэм?

Тут у мистера Заси наступила короткая заминка.

– Э-э… думаю, вы сами убедитесь, что он действительно умен.

Этот ответ не слишком успокоил мистера Гаусса.

– В чем же проявляется его ум?

– Послушайте, Гаусс, – потерял терпение владелец соседнего лагеря, – моя выгода в этой купле-продаже ничтожна. Я не собираюсь сидеть целый день на телефоне и обсуждать пятидолларовую сделку. Не нравится конь, отсылайте его обратно. Мне за скелет его дадут больше, чем я прошу сейчас.

– Да-да, знаю. Я спрашиваю для порядка, сами понимаете.

– Понимаю. Прощайте.

На обратном пути к воротам мистер Гаусс ломал голову, пытаясь обнаружить в сделке подвох, но придраться было не к чему. Мучаясь смутными опасениями, он отсчитал негру пять долларовых бумажек и получил взамен веревку как символ обладания Умным Сэмом. Негр испустил радостный вздох.

– Спасибо, хозяин. Прощай, старина, ржавый… – хлопнул он коня по крупу, употребив очень неприличное слово. И праздной походкой, то смеясь, то насвистывая, зашагал прочь.

При виде столь подозрительного поведения, мистер Гаусс приготовился к любой неожиданности со стороны Умного Сэма. Он опасливо потянул за веревку:

– Пойдем, Умный Сэм, отведу тебя в конюшню.

К его изумлению, конь поднял голову и пошел за ним, покорный, как ягненок.

Книга наша никоим образом не принадлежит к детективному жанру, поэтому следует растолковать, что смехотворная цена за коня объяснялась одним лишь добросердечием жены мистера Заси. Хозяин «Аркадии» хотел избавиться от животного по причинам, которые скоро станут понятны, а его супруга, питавшая привязанность ко всем четвероногим, категорически потребовала не отдавать Умного Сэма на бойню или в плохие руки. И вот год старина Сэм провел в конюшне мистера Заси нахлебником. Объявление мистера Гаусса подоспело весьма кстати.

Первую весть о прибытии лошади принес обитателям лагеря дядя Сэнди, войдя в Тринадцатую хижину в вечерний час, отведенный для сочинения писем домой.

– Скажите-ка, дядя Сид, – начал он, усаживаясь на койку Теда, которая при этом недовольно заскрежетала, – что вам известно про лошадей?

– Про лошадей? – негромко переспросил дядя Сид, оторвавшись от партитуры оперетты «Микадо», которую он сокращал, чтобы сыграть за двадцать минут.

– Да, про лошадей. Верхом ездить не приходилось?

– Вообще-то приходилось, – скромно улыбнулся дядя Сид, – и не раз. Весной и осенью я редкое воскресенье не выезжаю на утреннюю прогулку по Центральному парку. Препятствий, конечно, брать не умею…

– А этого и не нужно. Проведете завтра с хижиной дяди Ирланда и со своей урок верховой езды? У нас появилась лошадь.

Мальчишки радостно загалдели и запрыгали.

– Дядя Сэнди, а лошадь хорошая? – спросил Тед.

Дядя Сэнди весело подмигнул ему, однако это могло означать что угодно.

– Что ж, с удовольствием, – ответил дядя Сид. На том и порешили.

Известие о возобновлении верховой езды быстро облетело лагерь, и все сошлись на том, что кому-нибудь надо тотчас пробраться на конюшню и осмотреть нового скакуна. Правда, после писем обещали костер с жареным зефиром,[6] а зефира, как все знали, было в обрез. Поговаривали даже, будто на прошлых кострах замечали на зефире отпечатки пальцев мистера Гаусса, значит, он их пересчитывает. Охотников рисковать своей порцией не было, так что в тот вечер Умного Сэма никто не видел.

Наутро на плацу дядя Сэнди объявил:

– Двенадцатая и Тринадцатая хижины (эффектная пауза) на верховую езду!

В строю зашумели, кто радостно, кто насмешливо. Зато несколько минут спустя, когда ребята из двух хижин потянулись в гору, стало яснее ясного, что им завидуют.

Мальчики дошли до Умного Сэма, привязанного к колышку посреди заросшей поляны, которая еще сохраняла едва уловимые очертания площадки для верховой езды. В полуразвалившемся сооружении из серых досок в углу угадывался барьер для прыжков, подобно тому как в скелетике на дороге угадывается кошка: сходства никакого, а все равно знаешь, что одно получилось из другого. К тому же по краям поляну опоясывали сорняки чуть иной окраски и высоты – напоминание о дорожке для катания.

Умный Сэм уже подъел зелень вокруг колышка и неторопливо расширял радиус действия. Он был оседлан и взнуздан. На изгороди в противоположном конце поляны сидел Элмер Бин, мусоля во рту спичку и рассеянно приглядывая за лошадью.

– Эй, Элмер! – крикнул Тед, когда процессия будущих кавалеристов приблизилась к площадке. – Лошадь хорошая?

Работник глянул на Теда, но ничего не сказал. Он слез с изгороди, подошел к Умному Сэму и отвязал поводья. Конь продолжал жевать.

– Принимайте, мистер, в лучшем виде, – обратился работник к дяде Сиду. Учитель музыки с кислой миной оглядел Умного Сэма. Ему в жизни не приходилось видеть такой заезженной, нескладной клячи. Правду сказать, лошадником он был невеликим, просто по воскресеньям чинно катался по городским аллеям в обществе учительницы музыки, к которой питал нежные чувства, но которая считала дядю Сида чересчур толстым, чтобы увлечься им. Она как раз и уговорила коллегу заняться верховой ездой, и со временем дядя Сид даже начал ощущать себя бравым наездником. Однако в конюшнях при Центральном парке стояли красивые, холеные животные. Конь, стоявший теперь перед дядей Сидом, походил скорее на измученного верблюда. Никакого сходства с красавцами в Центральном парке.