Городская магия - [15]

Головатин на минуту задумался, и начал перечислять:

— Деньги — мусор, слава — дым… хотя — вообще есть одна вещица… — он приподнял свитер, и вытащил из своих брюк ремень, если это можно было так назвать. По сути, его своеобразный пояс был составлен из монет, приблизительно одинакового диаметра, каждая из которых была с двух сторон просверлена и соединена с соседними тонкой проволочкой, и являлась отдельным звеном цепочки, образовывавшей пояс. Две монетки были надпилены примерно до середины, составляя импровизированную пряжку. Все они были очень разными — некоторые выгладили совсем старыми и потертыми, с поврежденными краями, некоторые сохранились несколько лучше. Сергеич передал этот диковинный арт-объекта Алу. Тот внимательно осмотрел пояс и прокомментировал:

— Монеты очень разной степени сохранности и разную ценность представляют, плохо, что они просверлены. Надо просмотреть нумизматические каталоги — я же не в этой области эксперт, возможно, среди них есть действительно ценные. Но, по моему предварительному впечатлению, это не большая культурная ценность. Общая стоимость вряд ли превышает 15 тысяч.

— Чего… — Кастаньеда облизнул губы.

— Евро, — буднично сказал Ал, встряхнул ремень и вернул его Сергеичу, — я не думаю что это причина для визита Ван Нотена.

— А где ты взял этот пояс целомудрия? — наивный Прокопеня был впечатлен больше других.

— Да в казино, в «Стервятнике» ситуацию одну разрулил, — Сергеич незамедлительно водрузил весьма ценный, как оказалось, предмет гардероба на прежнее место.

— А чего ты раньше никогда не рассказывал о нем? — Ал был несколько уязвлен.

— А что рассказывать? Я на нем написал руну Перт, что бы он не бросался в глаза…

Да и вообще мы ж до вчерашнего дня и предположить не могли, что ты такой большой — Сергеич широким жестом развел руки, что бы подчеркнуть величие Ала, — знаток и ценитель изящных искусств…

Ал не только не смутился, но даже расценил последнее замечание как комплимент и начал расшаркиваться.

— Ах, ты об этом, да — я учился в школе современного танца в Нью-Йорке, но моя тетушка, урожденная Ворнцова, настояла на нескольких мастер классах у представителей классической школы… она была без ума от Барышникова, а я, честно признаться, мечтал выступать на Бродвее, но семья, конечно, была против…

— Тяжелое у тебя было детство, — вздохнул сочувственно Кастаньеда, все-таки семья — серьезный дисциплинирующий фактор. Сергеич, может надо Монакова женить — ну что б перестал наконец-то фестивалить?

— А что он не женат? — Прокопеня спросил исключительно из праздного любопытства.

— Да нет. Точнее сказать он вдовец, если конечно не врет, что бы дамам голову морочить удобнее было, — Сергеич задумался, видимо мысленно подбирая Монакову достойную партию.

— Не врет, его даже из-за этой мутной истории со смертью жены из Прокуратуры поперли, — Кастанеда как выяснилось, коллекционировал не только звездочки на погонах, но и сплетни, бытующие в его официальном учреждении. Так вот, старинная легенда гласит, что однажды Монаков, тогда ещё следователь и женатый человек, открыл свой рабочий кабинет и нашел прямо на столе свадебное платье, залитое кровью и изрезанное ножом… Никто особо не удивился — он же всегда был ударником по женской части, решили, что кто-то из обиженных любовниц с ним так жестоко пошутил. Но, в тот же день, только вечером, супругу его в морг привезли, с перерезанным горлом… Конечно, Косте инкриминировать пытались, дело на него быстренько завели. Но достаточных правовых оснований не нашлось, все это как-то замяли, хотя из Прокуратуры культурно, без скандала, на всякий случай выставили.

— Какой ужас, — совершено искренне напугался Прокопеня.

— А кому принадлежала кровь на платье? — интерес Ала к судьбе Монакова был неистощим.

— Ал — повторяю, это легенда! Это было больше 10 лет назад. Лично я не видел ни платья, ни дела, ни каких-то материалов относящихся к этому делу. Мне эту историю рассказали старшие по возрасту сослуживцы — просто как байку.

Сергеич снова загляну внутрь себя, и тихо спросил:

— Но ты же в архивах пытался искать?

— Пытался. Но ничего не нашел. Только запись в журнале, что такое дело принимали на хранение, — Сан Саныч был явно раздражен тотальной информированностью Головатина, — да у нас в архиве полный бардак, вроде ты этого не знаешь, или вроде твои дела там имеются…

Прокопеня решил разрядить ставшую нервозной обстановку нейтральным вопросом:

— А как у отца-командира Звягина на семейном фронте?

Кастанеда глянул на часы и стал торопливо собираться:

— Пора уже выдвигаться — я за налоговой полицией заеду, а вы — подъезжайте прямо к «Зорьке» часам к одиннадцати. Я сделаю вам документы, Алу как представителю международных гуманитарных организаций, а Доктору — как профильному специалисту — эпидемиологу. Что б если Звягин замять скандал попытается, в прессе раздуть про массовую эпидемическую угрозу здоровью населения.

Когда Кастаньеда вышел, Сергеич поведал Прокопени ещё одну «грустную и поучительную историю»:

— Звягин женат на Сан Саныча девушке… Бывшей конечно. Саня, как ты понял наверное, у нас к чинам и званиям не ровно дышит, а деваха — была фотомодель, мисс чего-то там и все такое, длинная — под два метра… Головатин высоко поднял одну руку над головой, а вторую оставил на уровне груди, наглядно демонстрируя розницу в росте этой пары, — да ещё и наркоманка. Уж он с ней возился — и дела закрывал, и с иглы снял, и конфеты и букеты, даже кольца приобрел к свадьбе! Но какая-то добрая душа настрочила кляузу в антикоррупцию — откуда, мол, у простого следователя штуцер на кольцо для сомнительной девицы? И пока Саня геройски боролся за сохранение своих драгоценных погон, девица стала законной супругой полковника Звягина.