Город за рекой - [97]

— И теперь, — сказал Роберт, — я хотел бы обратиться с просьбой. Освободите Анну. Приподнимите в знак приветствия шляпу, если она будет проходить здесь мимо вас, — как вы это только что сделали с Леонхардом, моим помощником, и как вы приподняли шляпу, чего я никогда не забуду, приветствуя меня, когда я, возвращаясь от Анны, шел однажды ночью по площади с фонтаном. Позвольте мне видеть в этом вашем жесте счастливый знак, дающий надежду на исполнение моего желания. Я знаю, вы связаны законом, даже сами непосредственно им являетесь. С законом вряд ли можно вступать в переговоры, тем более им спекулировать. Это и не входит в мои намерения. Я не хочу, чтобы Анну освободили ради меня, но…

Роберт запнулся. Он не знал, что говорить дальше. Намекнуть Великому Дону на возможность ошибки, допущенной подчиненными контрольными органами? Но в случае ошибки господин в сером цилиндре и без его совета сумеет определить ее. Скорее следовало сказать о том, что задача Анны еще не завершена.

— Разумеется, я хочу ее освобождения и ради себя, — поправился он, — хотя вы могли бы возразить, что я поступил бы умнее, если бы не поднимал шума вокруг своей персоны. Я хотел бы только изложить причины, побудившие меня обратиться к вам и замолвить словечко за Анну. Разве не вы однажды уже удовлетворили просьбу живого отпустить с ним любимую женщину из ее страны — разве не вы позволили Эвридике, перед тем как она должна была уже уйти в ничто, вернуться к жизни в своем прежнем, земном образе? Вам не нужно напоминать мне о том, что Орфей сам упустил дарованный ему случай, — или вы, может быть, полагаете, что Анна благодаря сроку, отведенному ей здесь со мной, уже достигла своего предела безграничности счастья? Как сотрудник Архива я вижу, что мгновению при известных условиях дается продолжительность, и коль скоро проявлению духовного предоставляется жизнь на то или иное время, то почему она не может быть позволена и телесной форме? Вы можете, конечно, возразить, что, мол, каждая любящая пара, не только Роберт с Анной, хотела бы получить такую возможность. Но речь идет об условиях. Разве закону в нашем случае не важно, что постоянство чувства может быть спасено, что любовь сохранилась бы навечно?

Он был доволен, что кстати вспомнил теперь эту фразу, которую приготовил вчера, когда репетировал свой разговор, и решил для полной уверенности и дальше придерживаться заученных слов. Он быстро провел рукой несколько раз по волосам.

— Вы не отвечаете, — сказал он. — Может быть, вы хотите этим дать мне понять, что умершие чувства уже нельзя вернуть к жизни? Это было бы смело в случае с Анной. Она принимала меня за одного из ваших, за умершего, пока… Ну да вы знаете, что это именно она дала мне ключ к разгадке тайны города. Без нее я оставался бы в неведении.

Эту фразу он воспроизвел дословно, как сформулировал ее вчера.

— Из вашего молчания, — продолжал он после небольшой паузы, — я могу заключить, что это знание означало для нас потерю невинности, так? Она узрела во мне живого, я же в ужасе увидел, что держал в объятиях призрак. Все это время я избегал и, можно сказать, даже опасался говорить с ней о своей службе архивариуса, ибо чувствовал, тут есть что-то такое, что настораживает других, хотя я и не понимал тогда истинной причины. И если Анна лишь в самый последний момент увидела, что она любит живого, и если теперь она снова испытывает тоску по сладкому тлену жизни, так это моя вина. Виновным же я оказался невольно и по слепоте, хотя, может быть, и должен был помнить, что в самом моменте соединения из-за растворения каждого в отдельности уже присутствует момент умирания. Иначе не потребовалось бы столь чудовищного события, благодаря которому я наконец увидел со всей ясностью, что таинство любви означает сакральность смерти.

Великий Дон по-прежнему молчал. Они стояли друг против друга, вдвоем на террасе, свита чиновников удалилась сразу же, как только Роберт заговорил с господином в сером цилиндре, и секретарь Высокого Комиссара тоже скрылся куда-то во внутренние помещения.

— Ради Анны, — начал Роберт очередную свою фразу торжественным тоном, как он заучил ее во время репетиции, — я не пренебрег моими обязанностями и не пожертвовал интересами Архива.

Великий Дон внимательно слушал его.

— По-вашему, оно, кажется, было бы лучше, — продолжал он, — если бы я забыл о своих обязанностях. Для вас это было бы бесспорным доказательством любви, которого вам все еще как будто недостает. Может быть, и задание Префектуры было только предлогом, как еще в самом начале предположил мой отец, чтобы испытать мою судьбу на Анне, и она в своем наивном представлении, видимо, была права, когда думала, будто я последовал сюда за ней. То, что я почитал своим долгом по отношению к Архиву, вы, вероятно, приписываете моей корректности — или, более того, вы не засчитываете мне этого. Если требуется еще подтверждение нашей любви, тогда примите во внимание то, что я скажу: пусть либо Анну вернут к жизни, либо меня самого возьмут к ней сюда, в царство мертвых. Уж это-то могло бы, я надеюсь, убедить вас в том, что дело идет не просто об игре чувств, ради которой мы будто бы все еще не хотим расстаться; я не прошу, как Орфей, о возвращении возлюбленной в жизнь, достаточно было бы и того, если бы вы продлили ей срок в этой стране за рекой. В этой стране, где мы, как я это теперь понимаю, сохраняем только видимость жизни, не участвуя в ней самой, и где мы бессознательно, хотя и не окончательно погружены в состояние смерти. Что же касается меня, вы не можете возразить, что тот, кто отвергает жизнь, не обязательно должен на этом основании принять смерть. Я сижу на пороге между двумя вратами. Так здесь сидели уже Манас, Одиссей, Эней и еще другие. Они скитались, блуждали, они оставались или возвращались на родину. Но участь Анны есть и моя участь.