Город за рекой - [75]

— Это так легко говорится, — сказала она, — так прекрасно и просто говорится. Но я скоро увижу, всерьез ли ты говоришь это.

Роберт поднялся.

— Допустим, что я занимаю как архивариус и хронист особое положение, каким обычно удостаивают, как ты сказала, художников, поэтов, и если это так, то я здесь — часть каждого.

— Я — часть тебя, — сказала она. — Возьми меня с собой, — умоляюще попросила она в третий раз. На улице громыхали тележки.

— Я провожу тебя немного. Только сначала загляну в Архив, нет ли чего срочного.

— Как ты честолюбив, — заметила она ему.

— Я ведь не ради себя здесь, в этом мире. На меня возложено поручение.

— Ты обременен еще и другой стороной жизни, — сказала она.

— Пойми, для меня все смещается в другую плоскость теперь, когда я знаю, что с этим городом. Отныне я иначе вижу запустение, мрачную картину развалин. С этой ночи я многое начал понимать.

Она подняла на него глаза.

— Так ты не разочаровался во мне?

— Ты, Анна, тот человек, кто открыл мне глаза.

— Тогда это хорошо, — сказала она, — тогда это было правильно.

Он сделал шаг к ней, как будто хотел обнять ее, но сказал только:

— Нам надо идти.

Она поднялась и, оправляя платье, слегка покачнулась. Он протянул руку, чтобы поддержать ее.

— Спасибо, Роберт, мне уже хорошо.

— Почему ты теперь называешь меня Робертом? — спросил он, когда они вышли из комнаты.

— Разве я называла тебя как-то иначе?

— Да, раньше — только уменьшительным именем, до сегодняшнего утра.

Резкие морщины собрались у нее на лбу и больше уже не разглаживались.

— Странно, — сказала она, — я теперь не знаю, как раньше тебя звала.

Тут только Роберт сообразил, что она начала впадать в забытье. Он почувствовал щемящую боль в груди. Любовь в его сердце сменилась состраданием. Он распахнул перед ней решетку ворот и заторопился назад, в Архив.

— Я мигом, — сказал он.

Какое-то время она ждала у арки. Он все не шел; тогда она не спеша двинулась вдоль улицы и уже не останавливалась. Она шла шаг за шагом, одна, своей дорогой и вдруг заметила, что ее фигура больше не отбрасывает тени.

Добравшись до родительского дома, она застала там чужих, приезжих. На скамье, у входа в дом, лежала шаль, которую до последнего вязала мать, спицы еще торчали. В погребке стоял бочонок отца, еще полный вина. Помещения все были заняты. Для нее оставалось только местечко в маленькой каморке. Она и тогда бы, кажется, не заплакала, если бы даже помнила, что существует такая вещь, как слезы.

15

Роберта между тем задержал в Архиве один посетитель, который неоднократно уже приходил к архивариусу, но всякий раз не заставал его на месте. Быть может, самой судьбой было назначено так, чтобы встреча состоялась именно теперь, когда Роберт уже знал, что это за город и существа, его населяющие. Посетитель и на сей раз ушел бы несолоно хлебавши, если бы не Перкинг, который остановил его, попросив подождать. Так архивариус встретил в своем служебном кабинете молодого солдата в кепи, или месье Бертеле, того самого, о ком рассказывала Анна, когда они прогуливались с ней по дорожкам загородного поселка с частными владениями, напоминавшими своим видом фамильные склепы. После того как они обменялись первыми фразами приветствия, солдат, выразив почтение и доверие Архиву от лица своих товарищей, смущенно попросил Роберта проводить его до казарменных строении.

Это, мол, потому, вежливо объяснил Бертеле, что, с одной стороны, то дело, с которым он пришел, невозможно обсуждать в обстановке Архива, близкой к Префектуре; с другой стороны, каждый выход в город означает для него риск, ибо, как архивариус, вероятно, знает, солдатам запрещено отлучаться за черту зоны казарм. В сопровождении же столь авторитетного должностного лица, каковым является постоянный хронист города — так именно выразился солдат, — на улицах города он может чувствовать себя в безопасности. Роберт, хотя и удивился этому замечанию, не показал виду и дал согласие.

Когда архивариус вышел вместе с Бертеле на улицу, он не очень огорчился, не найдя Анны у ворот. Он было подумал, не послать ли Леонхарда к ней домой с цветами, с красными розами, например, как это делают в подобного рода случаях, но тотчас же засомневался: не будут ли эти цветы, которые мыслились как свадебное поздравление, истолкованы ею как прощальный привет, какой посылают живые умершим.

Когда они ступили на мостовую, солдат в кепи невольно перешел на строевой шаг.

Воздух вызывал сухой привкус во рту, что затрудняло разговор, и они шли некоторое время молча. Изредка Бертеле делал короткие замечания, из которых архивариус заключил, что мир солдат отличается в представлениях и языке от мира остальных обитателей города. Это, возможно, объяснялось длительной, на протяжении столетий, изоляцией и местопребыванием, которое ограничивалось зоной казарм. В частности, архивариус узнал от солдата, что почти все товарищи, в том числе и он сам, думают, будто бы они попали в плен, но взяты не врагом, а какой-то нейтральной силой. Он узнал также, что солдаты распределены по казарменным помещениям соответственно возрасту; в одном, к примеру, содержатся только восемнадцатилетние, в другом — девятнадцатилетние, в третьем — двадцатилетние и так далее, при этом не учитывались ни воинский ранг, ни национальная принадлежность. Что касается неразграничения по национальности, то с этим многие кое-как еще мирились в силу представления о единой военной касте и только исключительно на учениях, смотрах и турнирах разыгрывали нечто вроде национального соперничества. Ранга и воинского звания между тем придерживался почти каждый, хотя и понимал, что в их нынешнем состояли о каком-либо быстром продвижении по службе не могло быть и речи, поскольку они все находятся на нейтральном положении. Но это понимание не помогало избежать некоторых затруднений, состоявших в том, что подчинение дисциплине и приказам вытекало не из распоряжений исполнительной власти, а основывалось на унаследованной рутине и чувстве традиции. Он сам, к примеру сержант. Бертеле сдвинул свое кепи чуть набок, так что наружу выбилась вьющаяся прядь волос.