Город за рекой - [63]

Леонхард вернулся один, без Перкинга, который просил передать Роберту, что его присутствие во время приема посетителей может скорее помешать, нежели помочь чем-то, и что обсуждение вопросов предоставлено исключительно архивариусу. Чтобы Роберт, однако, скорее мог сориентироваться, Перкинг прислал ему с Леонхардом записку, в которой указал картографический знак соответствующего справочника.

Леонхард уже достал с книжного стеллажа нужный том и положил на стол архивариуса. В нем в надлежащем месте сообщалось, что собрание партитур, насколько они вообще признавались достойными хранения, содержится опечатанным под строгим запретом среди неприкосновенных секретных бумаг. Музыкант, который какое-то время отрешенно расхаживал взад и вперед, вдруг остановился и с вдохновенным видом обеими руками стал делать дирижерские жесты перед воображаемым оркестром, чуть покачиваясь ритмически из стороны в сторону и грациозно оттопырив мизинец левой руки.

— Слышите? — сказал он с оживленной мимикой на лице. — А теперь эта тема в обращении интервала: ля, фа, ре, ми…

Но звуки, которые, ему казалось, он пропел, на слух были всего лишь словесными обозначениями нот. Просветленный взгляд его угас.

— Но я только что это слышал, — сказал он удивленно. — А звук исчез.

С минуту он вслушивался в пустоту. Потом выпрямился, точно приготовившись дать знак к вступлению. Руки его повисли бессильно.

— Ничего нет, — сказал он с грустью, — это как вчера — или когда это было?

И он рассказал, как он вскоре по прибытии в город отправился в разрушенный храм, чтобы поиграть на органе; он пролез к захламленным хорам, смахнул пыль со скамьи и с клавиатур, попробовал регистры и ударил пальцами по клавишам. В первые секунды ему показалось, будто бурлящий звук старого барочного органа, дорогого инструмента, прокатился под сводами, но это было только кипение души, слышался лишь костяной стук клавиш и от педали под ногой. Для органных труб не имелось ни автоматической подачи воздуха, ни воздуходувного меха.

Леонхард слушал его с таким видом, как будто тот рассказывал сказку. Музыкант повернулся к архивариусу.

— Я думал, что вы в курсе дела и сможете мне помочь.

Для Роберта же сей случай явился подтверждением того, о чем он уже раньше догадывался, — в городе отсутствовала музыка, как отсутствовали в нем дети, и это тоже было отличительной чертой управляемого Префектурой края. Он ни разу за все время не слышал, чтобы здесь через открытые окна лилась музыка из репродукторов, наводняя надоедливым звучанием улицы и утомляя слух, не слышал, чтобы откуда-нибудь доносилась изнурительно монотонная игра упражняющегося на фортепиано любителя. Здесь нигде не звучали ни военные марши, ни вальсы, ни шарманка, ни губная гармоника, ни поющий голос, ни пронзительно насвистываемые мелодии. Должно быть, существовал запрет. Он испытывал благотворное чувство от того, что был избавлен от всех этих создающих шум механических аппаратов типа граммофонов и патефонов, которые, умерщвляя всякий смысл музыки, постоянно сопровождали на его родине людей в их жизни, как будто они не терпели тишины и уединения. Но он пока что не задумывался, почему вообще музыка была исключена из общественной жизни города, не только в ее превратном виде, но и в оркестровом, концертном исполнении. Может быть, таким образом здесь заботились о сохранении духа, поскольку злоупотребление и общественная традиция давно извратили исконный смысл и характер музыки? Но разве она не являлась сильнейшим чувственным воплощением душевного состояния?

Но теперь не время было предаваться подобного рода мыслям, ибо музыкант стоял перед архивариусом еще более растерянный, чем он сам, и на глазах испытывал муки своей участи.

— Это была страсть, — бормотал он, — которая завладела мной помимо моей воли. Неужели она могла быть бессмысленной?

Когда архивариус заметил ему, что в области искусства многое находит свое осуществление благодаря тому простому обстоятельству, что оно уже есть само по себе, и смысл, дескать, состоит не в том, чтобы какое-то произведение искусства постоянно воспроизводилось, композитор возразил:

— Разве мы по-прежнему не нуждаемся в ежедневном спасении? В спасении через музыку, ту, что есть в нашем мире?

— Надо бы спросить у Мастера Магуса или у кого-нибудь из высших секретарей Префектуры, — сказал Роберт, которого уже сам вопрос о спасении настраивал на скептический лад.

Чтобы перевести разговор на другую тему, он высказал предположение, что сочинения музыканта, возможно, будут еще исполняться где-нибудь в других местах.

Композитор, признавая такую возможность, заявил, однако, что это совсем иное дело и мало утешает.

Роберт, встав из-за стола, еще раз выразил сожаление, что не может, как это ни больно ему, помочь музыканту с организацией концерта.

— Я точно глухой, даже и внутренне совершенно глухой, — сказал музыкант с потухшим взглядом. — А вы не можете мне объяснить, что понимают под пением и что есть звук?

— Колебательное движение материальных частиц..

— Совершенно верно, — взволнованно прошептал музыкант, — я припоминаю: колебательное движение, и ничего больше.