Город за рекой - [103]

— В чем же эта тайна?

— Смерть — закон жизни, — сказал врач.

Вопрос о цели жизни, сколько знал Роберт, всегда занимал доктора Питта, который был моложе его на десять лет; тот не раз излагал ему свою философию, когда они, бывало, засиживались с ним далеко за полночь за беседой.

— Ты пережил сильный страх в момент смерти, столь неожиданно настигшей тебя?

— Неожиданно? — скептически переспросил доктор Питт.

Нет, он не ропщет на свою судьбу и хотел бы, чтобы и Доретта поскорее утешилась и не оплакивала его.

Они оба в эту минуту видели перед собой хрупкую женщину с осиротевшими детьми; ей никогда уже не узнать, какую смерть принял ее муж, когда корабль пошел ко дну и все сильнее, все невыносимее становилось давление воды, которое он до сих пор все ощущал на своей голове.

— Когда изо дня в день хлопочешь вокруг больных, — сказал врач, — лечишь, оперируешь, то чувствуешь себя счастливым и гордым, если тебе удается хитростью вырвать у смерти преждевременную жертву. А потом видишь, как людишки развязывают войну, запросто отправляя на тот свет тысячи и сотни тысяч себе подобных! О господи! Для чего спасать отдельные жизни, когда масса так легко отдает себя смерти во все новых и новых кровавых бойнях!

У него дрожало веко.

— Расскажи о себе, — попросил Роберт.

— Отдельному пациенту, — взволнованно продолжал врач, — я еще мог какими-то средствами облегчить страдание, но я не мог обмануть его относительно болезни. Я хотел защитить себя как личность, пытался управлять собой на жизненном пути, вместо того чтобы подчиниться инстинкту жизни. Чем больше человек старается обезопасить себя, тем вернее он подстерегает судьбу.

— Значит, ты неправильно лечил себя как пациента жизни.

— Да! — с чувством воскликнул доктор Питт. — Я думал остаться в выигрыше и жил, оберегая себя, а надо было довериться судьбе. Я уже сказал тебе: смерть — закон жизни. Этот закон не обойдешь, не перехитришь. Нельзя искусственно пытаться бороться с ним. В выигрыше не останешься, если попытаешься окольными путями миновать кризис. Я поздно понял это, или, точнее, меня слишком поздно осенило. Я осознаю это. Что случилось, должно было случиться. Если смотреть метафизически, то с моей судьбой все в порядке. Понимаешь?

У него снова задрожало веко.

Роберт очень хорошо понимал его, свой опыт архивариуса он приобрел не напрасно. Но поймут ли это когда-нибудь живые? Это и многое другое.

Наконец и с отцом Роберт обменялся рукопожатием. Советник юстиции, однако, решительно запротестовал, когда сын признался ему, что долго его недооценивал и считает себя виноватым перед ним.

— Здесь и без того все слишком торжественно, — сказал старик. — Ты чересчур близко к сердцу принимаешь час расставания. Если ты позволишь, то напоследок я возьму на себя руководство торжеством.

Роберт охотно согласился. Приятель Йори, человек с голым черепом, тоже сказал, что пора оживить их слишком уж чопорное общество.

Советник юстиции, постучав по бокалу, начал свою речь. Это была шутливая речь в защиту дружеской попойки. Упоминались карнавалы и освящение храма, сатурналии студенческих лет, пирушки молодости и соответствующие им ритуалы.

— Bibite! [Пейте! (лат.)] — скомандовал он.

Все подняли бокалы.

— Пусть каждый выпьет за свою мечту! — крикнул он и продолжал: — Пить до дна! Не отставать! Будем здоровы!

Они опрокидывали бокал за бокалом, как когда-то пили пиво. Вырывали бутылки из рук мамзель, не поспевавшей подливать. Называли друг друга братишками и однокашниками, они снова были буршами и товарищами. То и дело слышались восклицания: "Bibamus!" [Будем кутить! (лат.)] и "Еще по одной!", "Гулять так гулять!". Произносились здравицы в честь Префекта и Великого Дона, провозглашались тосты за женщин, за добрые старые времена, за свободу и последнюю искру жизни. Они то и дело вскакивали с мест, чокались стоя, подходя друг к другу, и звенели бокалами. Они выкрикивали крылатые слова, изречения, шутили, говорили наперебой. Им казалось, что они шумят, горланят, но слышались только тонкое посвистывание, чириканье, кваканье. Они взялись под руки и пошли по кругу, притоптывая ногами; они делали вид, будто они развлекаются, будто они живут.

Мало-помалу голоса начали смолкать, позы и жесты становились все более скованными, церемонными, они растерянно поглядывали друг на друга, как будто стыдились своих дурачеств, и в тревожном предчувствии вскидывали головы кверху, когда снаружи ударяли о стены шквалистые порывы ветра.

Архивариус сидел в стороне с молодым врачом. Помещение постепенно погружалось в сумрак. В воздухе повеяло холодом. Доктор Питт зябко потирал руки. Одна за другой гасли свечи, и с каждой угасшей свечой очередной гость незаметно покидал помещение. Первым исчез профессор Мунстер, Лео с китайской бородкой увел слепого. Тихо ушли один за другим родители Анны. Уже Ютты не видно было среди гостей. Советник юстиции еще медлил в дверях, и сизые клубы дыма врывались из сеней в зал. Пламя немногих свечей все сильнее мигало. Только несколько гостей еще оставалось, это были Катель, артист из Дрезденской Колонны и пражский архитектор. Они смотрели на догорающие свечи.