Город вторых душ - [2]
Но на этот раз действительно было. Он почувствовал раньше, чем в свет фар вышагнул и замахал руками тот самый Вырыпаев-сын, который звонил ему насчет обряда.
Северьян свернул на обочину, остановил машину и заглушил двигатель. Темнота сгустилась. Она пахла травой, и озером, и землей, остывающей после дневного зноя. Яростно стрекотали цикады. Прежде чем пожать протянутую ладонь, Северьян засмотрелся на звездное небо. Ладно, ни к чему здесь фонари…
– Вырыпаев, – повторил хозяин дома то, что он и так уже знал. – Сын.
На веранде вспыхнула лампа. Тут же появилась суетливая вырыпаевская мать: «Батюшка! Да вы проходите!»
Нырнув на заднее сиденье, Северьян достал оттуда расшитую золотом епитрахиль, надел ее на шею и солидно огладил ладонью. Самым щекотливым моментом было объяснить, почему он должен войти в дом один. «Хотите повидать своего мертвого супруга?» – не годилось. «Только он несколько изменился», – тоже не то. «Возможно, он попробует вас на вкус…»[3]
Всякий раз приходилось импровизировать.
– Я проведу ритуал… – начал он и откашлялся. – Изгнания. Видеть его вам ни к чему. Пока не разрешу, к дому не приближайтесь и в окна не заглядывайте.
Младший Вырыпаев сощурился так, что стал напоминать сушеный урюк.
– А вы нас, батюшка, тем временем… – Мать ткнула его локтем в бок, но жест эффекта не возымел. – Не обнесете?
Северьян вообразил, как он хватает с тумбочки старенький кинескопный телевизор и, путаясь в полах рясы, пытается пропихнуть его на улицу через форточку под вопли и тычки засевшего в доме Есми – когда б не Вырыпаевы, посмеялся бы. А так только растянул губы в смиренной улыбке и посмотрел на хозяина дома насколько сумел ласково.
– Ты, – будто дитяти неразумному, пояснил он Вырыпаеву, – помыслами своими не меня обижаешь, а беса ублажаешь. Есть охота – стереги свое добро, но бес, как меня увидит, от страха начнет по избе скакать и в тебя, маловерного, войдет. И уд твой после этого до самой смерти не встанет, – припечатал он для надежности.
– Господь, твоя воля… – охнула вырыпаевская мать и перекрестилась.
Вырыпаев сошел с лица и потупился, явно что-то обдумывая.
– А ты сам-то как, батюшка? Не боишься? – крикнул он, когда Северьян, решив, что разговор исчерпан, направился к дому. – Сам-то он как?.. – Это уже матери, потому что Северьян до ответа не снизошел.
– Да ему, чай, и не надо, – забубнила та. – А такой молодой еще, видный, девки небось вьются… Тяжко, тяжко. Господь, твоя воля!
Девки… Тут с одной-то не знаешь, как разобраться.
Дом встретил его запахом плесени и тиканьем часов. Северьян прилежно разулся, поставил ботинки бок о бок и в одних носках прокрался в единственную большую комнату. Шкаф-горка с сервизом, иконы, вязаные крючком салфеточки. Из кухни погромыхивало. Северьян по очереди задернул все шторы, выволок в центр комнаты табурет и уселся на него, поджав ноги. Потер небритую щеку, достал из внутреннего кармана, подшитого к рясе, фляжку, приложился к горлышку, подозревая коньяк, но внутри оказался виски. Еще лучше. Северьян кашлянул – горло простудно саднило.
– Благословен Бог наш всегда!.. – заблажил он поставленным голосом.
Эти, снаружи, наверняка прислушивались. Хорошо бы соблюсти хотя бы видимость чиносовершения.
– Хех, – крякнуло с кухни. Северьян не шелохнулся.
– Ныне и присно и во веки веков, аминь!
– Дристно! – нахально заявил все тот же голос. Следом появился его обладатель – Северьян заметил краем глаза, но виду не подал. Совершенно голый Есми пришлепал в комнату и развалился на хозяйской кровати, паскудно выставив на обозрение Северьяна вялый член.
– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый… – забормотал Северьян, едва удерживаясь от смеха. Есми швырнул в него подушкой, но промахнулся. Северьян повторно приложился к фляжке и поддал смирения: – И вся исполняяй, сокровище Благих и жизни подателю, прииди и вселися в ны…
– Говны! – всхлипнул Есми и обнаглел окончательно – подскочив с ложа, принялся исполнять вокруг табурета, на котором невозмутимо восседал Северьян, довольно гадкий пасадобль.
– И очис… Очисти…
Есми скакал, выкидывая непристойные коленца. Северьяну стоило невероятного труда не замечать его кривляний: он из последних сил таращился прямо перед собой, но в конце концов не выдержал и расхохотался в голос. Есми замер в полупа и глядел на него с немым изумлением, как престарелый сатир, застигнутый с дудкой над столь же неюной девственницей.
– Эй, поп… Ты меня видишь?
Северьян утирал слезы. Есми присел перед ним на карачки и заглянул в лицо круглыми белесыми глазами. На его шее болталась петля с обрывком веревки.
– Видишь меня, что ли?
Вместе с осознанием этого к недоумершему Вырыпаеву-отцу вернулся стыд – метнувшись к кровати, он сдернул оттуда простыню и обмотал ею старческие чресла.
– Спасибо, – от души поблагодарил Северьян, усилием воли возвращая себе серьезность. – Так намного лучше.
– Да ты ж не поп. Ты вообще не человек. Кто ты такой?
Объяснять не хотелось – долго и муторно. И хозяева наверняка заждались.
– Я за тобой, – сказал он просто. – Сам пойдешь или уговорить?
– Только не бей. Пойду.
Окончательно присмирев, Есми скорчился в углу между шкафом и окном.
