Город смерти - [6]

Да, он пристально глядел на меня — глядел ли, как знать? Он моргнул. Карие зрачки не исчезли. Его руки вновь приподнялись… протянулись ко мне… его губы зашевелились. Но прежде чем его пальцы прорвали водяную завесу и прежде чем я успел расслышать его слова, «слепец» попятился назад… укрылся за этим странным дождем. Толпа расступилась, уступая ему дорогу, загораживая. Опомнившись, я начал было вглядываться в скопище людей… но он уже исчез.

Тут в небесах завернули кран, несколько последних жалких капель слетело сверху… на том все и кончилось. Небеса дали самую заурядную течь, начали поливать землю обыкновенным, сплошным дождиком; толпа рассеялась, атмосфера возвышенного единения развеялась; женщина встала с колен, отряхнула юбку и с совершенно будничным видом ушла своей дорогой. Я еще какое-то время постоял на тротуаре: вначале высматривал слепца — который исчез с концами, — затем надеялся на повторение чуда, но «бисом» и не пахло, так что в конце концов пришлось спуститься из мира грез на землю.

Я поймал такси.

Шофер спросил, куда мне нужно. Манера изъясняться у него была странная: половину слов он выговаривал с надрывным нажимом, а на ударном слоге строил гримасу. Я сказал ему адрес, но попросил прежде повозить меня немного по городу вместо экскурсии.

— Деньги ваши, — отвечал он. — Какая мне разница, чего изволят господа туристы? Если захочется, буду катать вас хоть до ночи. Точнее, до восьми. В восемь я зашабашу. В восемь.

Человек он был мрачный и сам завести со мной разговор не пытался; я же, игнорируя таксиста, отдал все свое внимание городу.

Впрочем, дождь не давал нам познакомиться как следует. В струях все расплывалось, искривлялось, блекло. Вода смывала индивидуальные различия домов, светофоров, торопливых пешеходов. Даже на табличках с названиями улиц, казалось, было начертано одно и то же слово. Город был однородным месивом — инопланетным, непостижимым ландшафтом для такого чужака, как я. Спустя час я сдался — дождь определенно зарядил до самого вечера — и приказал таксисту отвезти меня домой.

«Домой» — в смысле, к дяде Тео, к человеку, у которого я должен был поселиться в городе, к человеку, который должен был выучить меня на гангстера.

* * *

Колесо фортуны возносило и опускало дядю Тео, пока он не побывал почти во всех секторах великого круга жизни. Головокружительные взлеты и падения, радости и муки, утраты и приобретения…

Он был преуспевающим молодым преступником, многообещающим гангстером — почти что вундеркиндом. Дядя Тео стремительно начал подниматься вверх в конце 80-х, когда расовая ситуация в городе обострилась и большинство крупных гангстеров сложили головы в разборках черных с белыми, белых с желтыми…

В двадцать пять лет дядя Тео имел под началом человек пятьдесят и контролировал респектабельный юго-восток города. Дядя Тео разил беспощадно, когда жизнь его вынуждала, но щедро делился своими неправедными доходами с жителями бедных районов: поддерживал школы, больницы, церкви… Он был порядочный человек — из тех, кого можно не опасаться, пока вы сами не делаете им зла. А главное — его благословил сам Кардинал: несколько раз дядю Тео приглашали для бесед в «Парти-Централь» и — что еще почетнее — на ужин в «Шанкар». В преступной среде было общеизвестно, что Тео Боратто — человек будущего. Он далеко пойдет.

Повезло ему и в семейной жизни. К своей жене он питал страстную, на грани ревнивого безумия любовь. Когда они встретились, она была застенчивой девственницей и всерьез собиралась по примеру тетки и старшей сестры уйти в монастырь. Мужчин она ужасно стеснялась, и Тео потребовалось несколько месяцев, прежде чем он приучил ее не отводить взгляд и не трепетать, когда он брал ее за руку.

Вначале он влюбился в ее уши, сказал он мне.

— Махонькие такие ушки, Капак, — рассказывал он. — Маленькие, тонкие, как бумага, изящные. Как у феи. Едва я их увидел, мое сердце разбилось.

Вскоре он влюбился и во все остальные ее черты. Целыми часами он любовался ею, сидя на каменной ограде напротив лавки ее отца, где она работала, провожал взглядом каждое ее движение, затаив дыхание, ждал момента, когда она нечаянно встречалась через витрину с ним взглядом и улыбалась.

Он ухаживал за ней, как полагается: цветы, экзотические шоколадки, билеты в оперу, драгоценности, стихи. Нанял струнный ансамбль, чтобы тот каждый вечер играл под окном ее спальни серенады, убаюкивая избранницу прекрасными мелодиями; специально доплачивал музыкантам, чтобы по утрам они возвращались и выманивали ее звуками из страны снов. Ее матери он присылал подарки, отцу-филателисту — редкие марки, младшим братьям и сестрам — игрушки. А когда все способы были перепробованы, но избранница все еще колебалась, он прибег к последнему отчаянному средству всех великих любовников разных веков: лег у ее порога и заявил, что не встанет, пока она не пообещает ему свое тело, сердце и руку.

Репортаж с их свадьбы попал во все газеты. Празднества были грандиозно-вульгарными. Собрались самые уважаемые в политических и великосветских, а также менее респектабельных кругах города фигуры. Торт — разукрашенное кремом чудо от лучшего кондитера — подарил не кто иной, как Кардинал. Оркестр ни разу не сбился; все танцующие выказали несравненную грацию. Женщины блистали; мужчины курили сигары и улыбались. «Бывают дни, — задумчиво говорил Тео, — дни, полные волшебства, счастья и любви, когда понимаешь: вот она, настоящая жизнь». Таким вот днем и был день его свадьбы.