Город Оренбург: Материалы к истории и топографии города - [86]

Я молод был, я увлекался,

Я жил несбыточной мечтой,

Я время веянью поддался

И стал солдат простой.

Мечты прошли, заглохли упованья

И из тюрьмы я в степь попал,

Нe слышны здесь мои стенанья,

Но как страдаю я, страдал!

По возвращении из Перовского в Оренбург Плещеев поступил на службу в пограничную комиссию, где и прослужил несколько лет вплоть до 1857 года, когда он был освобожден и прерванная его литературная деятельность возобновилась. Свое пребывание в Оренбурге и отчасти некоторых из общественных деятелей города Плещеев описал в своем романе.

В 1847 году т. е. за 10 лет до освобождения А. Н. Плещеева в Оренбург прибыл другой изгнанник гениальнейший хохлацкий поэт Тарас Григорьевич Шевченко, обвиненный в сочинении пасквиля и каррикатуры на одно высокопоставленное лицо и за прикосновенность к Киевскому Кирилло-Мефодиевскому братству.

Узнав, что Шевченко привезли в Оренбург, служивший в Оренбургской пограничной коммисии Ф. М. Лазаревский, тогда еще не знавший лично поэта, немедленно отправился к чиновнику особых поручений при военном губернаторе Обручеве полковнику Е. М. Матвееву с просьбою сделать все возможное для облегчения горькой участи поэта.

«Все что можно будет сделать, будет сделано» —  отвечал бравый полковник, один из благороднейших людей в Оренбурге, всегда относившийся к судьбе, поэта с истинным участием.

От Матвеева Лазаревский прошел в казармы, куда поместили Шевченко Он застал поэта лежащим ничком в одном белье на нарах и углубленным в чтение библии. Проученный горьким опытом, недавно жестоко поплатившийся за свою доверчивость, Шевченко принял посетителя весьма сдержано, но звуки родной речи и непритворное участие, светившееся в глазах вошедшего, скоро рассеяли его подозрительность и он дал слово в тот же день посетить Лазаревского. С тех пор до самого перевода его в Орскую крепость, который последовал в том же июне, Шевченко был частым гостем в доме Лазаревского, где его встречали с восторгом земляки, сделавшиеся из почитателей его таланта искренними друзьями. Благодаря хлопотам этих лиц, нашедших путь к двум влиятельным лицам Орской крепости, пребывание поэта в этом захолустье было сноснее, чем можно было ожидать. Правда, юридически он был простой поднадзорный солдат, которого не только офицер, но любой фельдфебель мог отдуть по щекам, но на самом деле он находился в исключительном положении: офицеры обращались с ним, как товарищи, и если Шевченко тем не менее страдал нравственно, то это происходило главным образом от тоски по родине, мучительного сознания бесправности своего положения и тяготившего над ним запрещения писать и рисовать. Он избегал этого запрещения, писав украдкой или по ночам, когда все спали, но рисовать при такой обстановке, рискуя ежеминутно быть захваченным с поличным, было почти невозможно, не говоря уже о том, что у него не было при себе никаких принадлежностей для рисования. А между тем новый край, куда его забросила судьба, с его оригинальною физиономией и живописным населением представлял большой соблазн для художника и запрещение рисовать являлось большим лишением. Не будучи в состоянии выносить этого лишения, Шевченко, скоро по прибытии своем в Орскую крепость обращался к шефу жандармов о разрешении ему рисовать портреты и пейзажи — но просьба его, как и должно было ожидать, была оставлена без ответа.

В Орске поэт очень страдал и мучился:

И довелося зново мени

На старисть з виршамы ховатыс,

Мирежыть кныжечкы, спиваты

И плакаты у бурьяни

И тяжко плакать!..

Нередко он прибегал к «горилке».

В мае 1848 года Шевченко был зачислен в число 200 рядовых, отправляющихся в степь для постройки на берегу Аральского моря Раимского укрепления. Во время этого похода, лишь только отряд перешел за Орь, с поэтом сделался солнечный удар. Впрочем, некоторые сторожилы говорят, что Шевченко пал просто от утомления, как человек тучный и не привыкший к маршировке в полной походной амуниции, под палящими солнечными лучами. Его положили в походную фуру и он мало по малу оправился. Экспедиция к Аральскому морю, которой так страшился Шевченко, оказалась далеко не такой тяжелой, как он предполагал. Начать с того, что начальник экспедиции, добрейший и благороднейший А. И. Бутаков относился к нему в высшей степени сердечно, что благодаря его ходатайству Обручев разрешил Шевченко снимать виды в степи и берега Аральского моря. Офицеры, участвовавшие в экспедиции, следовали примеру своего начальника и наперерыв осыпали любезностями поэта, а один из них, штабс капитан Макшеев делил с ним хлеб-соль и радушно предложил ему для ночлега свою палатку. В таком отдаленном походе не могло быть и речи о строгом соблюдении дисциплины: Шевченко ходил в партикулярном платье и отпустил себе большую бороду, так что совершенно перестал походить на солдата.

В 1848 году — рассказывает Шевченко в своем дневнике — после трехмесячного плавания по Аральскому морю, мы возвратились в устье Сыр-Дарьи, где должны были провести зиму. У форта на острове Кос-Аралг, где занимали гарнизон уральские казаки, вышли мы на берег. Уральцы, увидав меня с широкою, как лопата бородою, тотчас смекнули, что я непременно мученник за веру. Донесли тотчас своему командиру, а тот, не будучи дурак, зазвал меня в камыши, да бац передо мною на колени. «Благословите, батюшка! Мы, говорит, уже все знаем». Я тоже не дурак, смекнул, да и хватил самым раскольническим благословением. Восхищенный есаул облобызал мою руку, а вечером задал нам такую пирушку, какая нам и во сне не грезилась.