Город может спать спокойно - [44]

— Взрыв моста для них, конечно, немаловажен, — отвечает Азаров. — Это само собой, но главное, по-моему, окончательное испытание моих возможностей…

— Почему окончательное? — не понимает Огинский.

— Они пытались уже проверить меня, и я чуть было не загремел… В бумагах Куличева имелось письмо его племянника, и стоило им сличить почерк Стецюка с моим…

— Да, черт побери! Почерк подлинного Стецюка мог вас здорово подвести. Ну и как же вы вышли из положения?

— К счастью, письмо Стецюка попало ко мне раньше, чем к Вейцзеккеру, и я переписал его своей рукой. А конверт уничтожил.

— Ну, что я вам говорил об этом человеке! — обрадовался Огинский. — А Вейцзеккер, значит, обнаружив это письмо, решил проверить вас по почерку?

— Он обнаружил его вовсе не случайно, — уточняет Азаров. — Вейцзеккер знал о нем от начальника полиции, который читал это письмо до меня. К счастью, оно было написано такими же чернилами, какие были в моей авторучке, и на обычной бумаге. Да и почерк Стецюка не очень отличался от моего. Вот Дыбин и не заметил разницы, запомнил только содержание письма. А Вейцзеккер сличал мою заявку на взрывчатку уже с тем почерком, каким я переписал письмо Стецюка.

— Этот Вейцзеккер, видать, тип дотошный. И, вне всяких сомнений, послал он вас сюда не только с целью диверсии…

— Даже если у него не осталось больше сомнений, что я и Стецюк одно и то же лицо, ему, наверно, нужно проверить, чего я стою как подрывник и будущий руководитель школы диверсантов.

— Нужно, значит, сделать все возможное, чтобы убедить его в этом, — заключает Огинский, вставая из-за стола.

— А как? — пожимает плечами подполковник Бурсов. — Сами видите, какова ситуация.

А Огинский уже расхаживает по штабной комнате, отвергая идеи, слишком поспешно приходящие в голову. «Бурсов прав, конечно: такой мост за двое суток не восстановишь. Если же разрушить только один его пролет, немцам это покажется подозрительным…

А что, если Азарову вернуться к Вейцзеккеру и сказать, что взорвать мост не было никакой возможности?.. Нет, это тоже не годится! Во-первых, этим лишь усилишь его подозрительность, во-вторых, неизбежно снизишь цену Азарова как подрывника.

Что же тогда еще?..»

— А какой дан вам срок для выполнения задания? — спрашивает он лейтенанта.

— Неделя. Но не больше. Это предел.

«Неделя… неделя, — торопливо думает Огинский. — Целых семь дней… Неужели так ничего и не придумаем за это время?»

— Ну ладно, товарищ Азаров, придумаем что-нибудь. А пока вам нужно познакомиться с офицерами разведотдела нашей армии и сообща с ними наметить объекты диверсий в немецком тылу. Если вам удастся зачислить в диверсионную школу кого-нибудь из партизан, вы многое сможете сделать.

— Если, например, взорвете железнодорожный мост через Бурную, ничего иного от вас и не потребуется, — уточняет подполковник Бурсов. — Очень бы содействовало это успеху наступательной операции, которую мы сейчас готовим. Взрыв этого моста отрезал бы отход главных сил противника, не дал бы возможности увести его бронепоезд и подвижной состав с военной техникой.

А когда лейтенант Азаров в сопровождении связного ушел в разведотдел, капитан Трошин, с сомнением покачав головой, сказал:

— Трудно даже представить себе, как Азаров с этим справится. Мост через Бурную тщательно охраняется. Да и подступы к нему затруднены. Хоть вы, товарищ майор, и верите в вашего Азарова как в человека, которому все посильно, боюсь, что на сей раз едва ли ему это удастся. А если бы удалось, я лично считал бы это настоящим чудом.

— Ну, а я, в отличие от вас, — усмехнулся Огинский, — не верю ни в какие чудеса, но не сомневаюсь, однако, что Азаров совершит этот подвиг.

Тревога майора Вейцзеккера

На третий день после благополучного перехода «Стецюка» через линию фронта, майор Вейцзеккер, ежедневно наблюдавший теперь, за ходом строительства железнодорожной ветки, спросил Дыбина:

— А не надул ли нас с вами этот Стецюк?

— Не понимаю вас, господин майор…

— Не перешел ли на сторону русских?

— С его-то грехами?

— Мог ведь и скрыть их от чекистов.

— Не могу я этому поверить. Дядя его лютой ненавистью ненавидел Советскую власть…

— Так то дядя!

— И Тимофей, видать, в него пошел. Аж зубами скрипел, как только кто-нибудь заводил речь о Красной Армии. А что, нет разве от него никаких вестей?

— Все еще молчит. Мост, который мы ему поручили уничтожить, по данным нашей аэрофотосъемки, тоже пока невредим.

— А вы ему сколько дней на задание дали?

— Неделю.

— Значит, трудно ему там. Никак подобраться к объекту не может…

— А почему рация его молчит?

— Повреждена, может быть, или боится, что запеленгуют.

На следующий день Вейцзеккер сообщает Дыбину:

— Наконец-то подал весточку наш Стецюк. Радирует, что и в самом деле подобраться к мосту нет никакой возможности. А ведь я надеялся, что он человек находчивый…

А еще через день приходит от «Стецюка» новая радиограмма:

«По-прежнему сложная обстановка. Но появилась надежда, что задание будет выполнено не позднее седьмого дня».

«Хоть и не очень ясно, но обнадеживающе», — невесело размышляет Вейцзеккер. Ему уже досталось от начальства за этот эксперимент, придуманный им лично.