Город мертвых - [84]

Ни единого следа шин не виднелось на заснеженных полосах шоссе, что было неудивительно, поскольку никто не жил вдоль этих двадцати четырех миль дороги. Стояла тихая ночь, словно холодная война в прошлом стала горячей и ядерный взрыв стер с лица земли все человечество, оставив лишь звуки редких землетрясений, движущейся воды и ветра.

– Где? – спросил Девкалион у репликанта, которого держал за руку.

– Прямо на север, в лес, как минимум на двести ярдов. Лучше на триста.

– Следуй со мной, – промолвил Девкалион и перенес их в лес.

Великолепно дикий, безграничный и при этом уютный каждым участком, обрамленным деревьями, при свете дня лес мог напомнить кафедральный собор, однако ночью он выглядел скорее как множество исповедален. Репликанту могло показаться, что это дикая чаща, но для Девкалиона здесь были бесконечные комнаты, граничащие друг с другом и расходящиеся во всех направлениях, а воздух в них пропитали и приправили естественные благовония сосен и альпийских пихт. Поскольку в дневное время солнечный свет почти не достигал лесной почвы, здесь не было мешающего подлеска, и, хотя голые ветви изрядно клонились под весом снега, только редкие снежинки проникали сквозь вечнозеленые кроны вниз, крошечными холодными поцелуями касаясь его лица.

– Где? – снова спросил он. И репликант ответил:

– Внизу.

Девкалион смотрел на землю под ногами, пока не ощутил пласт породы под ней, глубокий, плотный… но затем, еще ниже, – пустотелые пространства, королевство странных комнат.

– Поворачивайся вместе со мной, – сказал он репликанту, и в повороте они шагнули из лесной молельни в длинный коридор с белыми стенами и серым полом.

Тишина здесь была полнее той, что осталась в лесу над ними, словно этот улей давно покинула его королева, а рабочие пчелы и трутни улетели за ней.

Но, сделав несколько вдохов, Девкалион понял, что прибыл в логово Виктора: ныне Виктора Лебена, клона Виктора Гелиоса и, несмотря на все годы и все псевдонимы, вечного Франкенштейна. В красноречивом запахе, который он учуял, не было феромонов, пота и крови. Но он почувствовал влажный камень стен старой мельницы, ставшей первой лабораторией этого великого человека в далекой Европе, и запах озона от электрических дуг между полюсами загадочных и примитивных машин, смрад собственной, недавно мертвой плоти, который остался даже после момента успешного оживления. Его создатель шагал по этому хранилищу секретов и с каждым шагом приближался.

– Убей меня, – попросил репликант Бозмана, и Девкалион даровал ему это милость, сломав шею и мягко опустив на пол.

* * *

Их совершенно не беспокоили крики и грохот ног над головой.

Эддисон Хок трудился с Эрикой в гостиной, переставляя диваны, кресла и пуфики с намерением использовать их в качестве кроватей и открыть больше пространства на полу для заменяющих матрацы квилтов – стеганых покрывал, полотенец, плотной зимней одежды и других вещей.

Работая так, они ближе знакомились друг с другом. Эддисон не припоминал ни единой женщины, с которой мог бы настолько легко говорить, в компании которой чувствовал бы себя так уютно. Он не был дамским угодником. До донжуана ему было так же далеко, как кухонной фольге до серебра. И все же эта красивая женщина заворожила его настолько сильно, что он говорил и говорил, не испытывая обычной застенчивости, всегда мешавшей ему в отношениях с прекрасным полом.

На лестнице в направлении кухни раздался грохот множественных шагов, сопровождаемый писком и криком.

Красота Эрики, конечно, поразила его в первую очередь, но вскоре внешность отступила на задний план в сравнении с иными многочисленными ее качествами. Она была спокойной и уверенной, она, похоже, знала, что именно и в какой момент следует делать даже в подобных странных обстоятельствах. Она излучала житейскую мудрость, такую, будто побывала везде и видела все на свете, между тем оставалась скромной, однако без уступчивости, сдержанной без застенчивости, мягкой, но не покорной.

По коридору первого этажа теперь приближался веселый звон колокольчиков.

Эддисон находил Эрику настолько многогранной, что она становилась для него таинственной. И он не знал, как она может оставаться такой при ее открытости и дружелюбии. Она вызывала в нем восхищение вкупе с любопытством. Было в этой женщине нечто сокрытое, недоступное обычному восприятию, почти мистическое.

За аркой в коридоре первого этажа появился Джоко в одной из своих четырнадцати шапок с бубенчиками, возглавляя «паровозик» из детей, часть которых красовалась в оставшихся тринадцати шапках.

– Влево шаг, вправо шаг и вперед, оп-оп. Влево шаг, вправо шаг и вперед, оп-оп. Пируэт!

Эрика отвлеклась от своей работы, чтобы понаблюдать за процессией. Ее мягкая улыбка была доброй, истинно материнской. Эддисону хотелось поцеловать эту улыбку, не просто Эрику, но улыбку, дабы узнать ее вкус и ощутить ее спокойствие.

Джоко, добравшись до передней лестницы, начал подъем.

– Три ступеньки вверх, одна ступенька вниз, хлопай попой, хлоп-хлоп-хлоп! И три шага вперед, и шаг один назад, захрюкать, как свинья, я рад-рад-рад!

Когда все дети поднялись за Джоко, а хлопанье и хрюканье стихло, Эрика сказала: