Город грехов - [8]

Ночь ушла и комнату заполнили тени. Одни танцевали, другие стояли у стены. Они вслушивались в заикающийся жалкий лепет писателя, иногда прерываемый всхлипами и стонами, на что-то надеялись, чего-то ждали…

Писатель успокоился. Он стоял посреди комнаты, озираясь, пытаясь понять, где он.

«Кто все эти люди?.. все в черном, ни улыбки на лицах, ни смеха… среди них и мой вечно мрачный секретарь с женой, которая считает чужое счастье своим несчастьем… обычно она молчит, или говорит такое, что лучше бы молчала… за окном утро или вечер?.. кажется, я в городе… узнаю руины женского монастыря… бог проклял этот город… бога привело в замешательство изобилие грехов и пороков, и он отдал город смерти… ему легче было разрушить город, чем найти хоть одного человека, свободного от греха… — Писатель близоруко сощурился, потер виски. — Я видел, как они умирали… они умирали, но не исправлялись… делались самих себя хуже… везде валялись трупы мужчин, женщин, истерзанных бродячими собаками и птицами… печальное зрелище… все дышало смертью… я смотрел на них и не знал, кому лучше, мертвым или оставшимся в живых, в ужасе бредущим по улице, обливающимся слезами… среди плачущих я увидел незнакомца в плаще… он стоял скрестив руки на груди и смотрел на девочку 13 лет… обходя заросли темно лиловых волчец и цепких колючек, она собирала полевую лаванду, покрытую пылью и разговаривала с пчелами и бабочками… наткнувшись на смерть, она глянула ей в глаза и рассмеялась… смерть поразилась и отступила… девочка ей не досталась… увы, сон неожиданно оборвался… странный и страшный это был сон… даже солнце свой бег на небе задержало, отложило закат… деревья горели, но не сгорали… и ночь не наступала…»

Писатель глянул на гроб с телом жены, на руины женского монастыря, на море, окаймленное пурпуром.

Он смотрел на город, проклятый по приговору разгневанного бога, и размышлял…

День угасал.

Стало прохладно.

Писатель закрыл створку окна.

Впереди его ждала ночь прозрений и сожалений…

* * *

До полуночи писатель пребывал в блаженстве, жил жизнью святых в раю, но как только подумал о женщине, все изменилось. Страсть овладела им. С ним сотворилось нечто ни с чем несообразное и вместе неприличное. Божье художество утратило благодать божьего образа.

«Зачем подобное снится?.. и чему оно учит?..» — размышлял он, блуждая по комнате.

Услышав шаги, писатель обернулся. Со страхом и недоумением он увидел старика с обвисшей женской грудью, который приближался к нему в блуждании, и как бы ища нечто.

— Кто вы?.. — спросил писатель.

— Не пугайся… — заговорил старик. — Ты меня не узнаешь?.. я твой сосед, еврей…

Еврей рассказал писателю, кем он был ранее, как окончил свою жизнь и справедливо ли то, что о нем говорят. Писатель слушал его с недоверием.

Что-то упало, разбилось.

Писатель с изумлением оглянулся и увидел, как гроб с телом жены взмыл в воздух. Поднявшись до потолка, гроб опустился на место.

Потрясенный зрелищем, писатель накинул на плечи плед и вышел на террасу, заставленную цветами в горшках…

В сквере у театра было шумно.

Слухи о нависшем над городом проклятии собрали горожан в толпу. Мужчины, женщины сновали туда и сюда, тревожно прислушивались.

Иногда землю охватывал трепет, и она тяжко вздыхала.

Так им казалось.

На импровизированной сцене писатель увидел оратора в парике. Оратор разыгрывал одноактную пьеску, для сценического воплощения которой он привлек статистов из толпы.

Статисты изображали хор, стояли в смиренных позах с вытянутыми лицами.

Монолог оратора чередовался репликами статистов, восклицаниями и песнопениями, которые вводили зрителей в состояние отвлеченности и созерцательности.

Оратор картавил, подражая известному поэту.

Уже мертвый, поэт подвергся всем способам бесчестия, которых сумел избежать при жизни.

Иногда оратор прерывал себя риторическими вопросами и восклицаниями. Трудно было составить представление о логическом замысле его речи, скорее всего такого и не было.

Декорации сцены изменились.

Оратора в парике сменил артист. Он был соседом писателя. Лицо артиста было в темных желтоватых тонах.

Помогая себе жестами и мимикой, артист убеждал горожан не падать духом и счастливо завершить остаток этой жизни.

Люди в толпе были разные, одни смеялись, другие рыдали и дрожали от страха.

Разумные люди, ставящие себя не ниже философов, которые умели видеть сходство во всяких вещах, молча внимали артисту.

Были в толпе и обычные люди, которые только попусту толкались, напирали и разевали рты, не чувствуя никакого страха перед знамениями, предвещающими нечто ужасное, может быть, даже конец света.

Артист, по всей видимости, отводил себе роль Вергилия в путешествии к лучшему миру. Иногда он вскидывал голову, и над его головой как будто вспыхивало пламя.

— Вы забыли бога и окружили себя толпой вожделений… — восклицал артист, обращаясь к толпе. — И теперь вам грозит смерть и круги ада… смертные вы пытались причислить себя к бессмертным… как вы оправдаетесь?.. через вас обычные люди соблазнились и претерпели многое из того, что с ними случилось… попробуйте теперь мертвых заставить замолчать… они взывают из гробов о справедливости… вы их привели в движение и смятение, и как Пилат умыли руки… молчите… не пытайтесь оправдываться… оправдывающие себя всегда делаются своими обвинителями… что?.. вы пытаетесь уверить меня, что заслуживаете прощения, хотя подлежите суду, как виновные?.. что?.. нет… нет… я не сошел с ума и меня не оглушили слухи о проклятии… осмелюсь предположить, что они сомнительны, несправедливы и имеют нужду в доказательствах… что?.. а об этом я пишу в своих мемуарах, которые иногда напоминают мне донос на самого себя… я и не предполагал, что дойду до такого безумия и осмелюсь солгать что-либо подобное… даже мои враги, почитающие себя знающими то, чего не знают, не могли бы выдумать подобное…