Город, где стреляли дома - [9]

Кругом было тихо, как на кладбище. Осторожно пробираясь из одного пустого цеха в другой, случайно наткнулся на танки. И тут же увидел часового. «Убить его?» — Никитин удивился, как просто пришло такое решение. За всю жизнь ему даже драться по-настоящему не доводилось.

Подобрал с земли толстый железный прут, стал подкрадываться. Тишина угнетала. Сдавали нервы, болели глаза…

Все тело охватил озноб. Превозмогая отвращение к убитому, он снял прежде всего шинель и оделся в нее, потом обул сапоги и зашел в цех. В два ряда стояли танки, задрав длинные хоботы пушек. «Хоть бы один из них уничтожить».

В кармане шинели Никитин нащупал зажигалку, укрыл ее в углу, чиркнул — горит! Теперь он действовал быстро, ловко, расчетливо. Открутил кран бензобака, приготовил факел на палке, зажег и поднес его к крану. Взметнулось пламя. Стало светло, как днем. И тут, Никитин увидел цистерны с бензином. Видимо, они предназначались для заправки отремонтированных танков. Не раздумывая, откинул люк цистерны и швырнул в него факел. Горячая взрывная волна отбросила его в сторону. Больно ударился о стену. Перед глазами поплыли зеленые круги.

□ □ □

Над Десной и заводом поднималось огненно-красное зарево. Город проснулся, ожил. Люди высыпали из домов. Брянск не покорился, Брянск борется! Это было шестого ноября 1941 года, в канун Великого Октября.

Новиков и Коля Горелов стояли на крыльце студенческого общежития, объятые шальной радостью. У соседнего дома толпились немцы.

— Диверсия!.. — услышал Новиков. Это слово любил Никитин. Где он? Почему не пришел на явочную квартиру?

В волчьей пасти

За последние дни Аверьянов немало сделал: собирал разведывательную информацию, пробирался к военным складам, следил за аэродромом, запоминал эмблемы войсковых частей, уходивших на фронт. Но все же он завидовал смельчаку, который устроил эту «иллюминацию» для октябрьского праздника.

В дверь постучали. Еще громче. Начали колотить и в окна, требовательно, нетерпеливо. Аверьянов вскочил с постели, открыл засов — в его живот уперлось дуло автомата. В комнату ввалились немцы.

— Одевайся, — по-русски скомандовал один из них, с тощим, как у покойника, лицом, по-видимому, переводчик. Зябко поеживаясь, Аверьянов натянул штаны, пиджак. Немцы обшарили дом, перевернули мебель, выпотрошили подушки.

— Где взрывчатка, оружие? — требовал переводчик, будто ему все уже известно.

Сникший было Аверьянов огрызнулся:

— Видать, не по тому адресу вы завернули, господин офицер. А в голове мелькнула мысль: «Кто выдал?»

Переводчик выругался, что-то по-немецки сказал солдатам. Они вытолкнули Аверьянова на улицу и повели в сторону Верхнего Судка. В овраге колыхался молочный туман. Медленно спускаясь по грязному скользкому склону, Аверьянов ждал выстрела в спину. Странное безразличие нахлынуло на него. Только в глубине души копошилась обида, что он так просто, по-дурацки уходит из жизни, не успев сделать ничего путного. «Даже ни одного фашиста не пришиб, а ведь мог…» Вспомнилась мать. Она не перенесет… В далеком Усть-Катаве стоит у станка и не знает, что ее сына ведут на расстрел. За спиной чавкали в грязи солдатские сапоги.

Виктор Аверьянов, подпольщик, а затем пулеметчик и минер городского партизанского отряда.

Внезапно Аверьяновым овладела злоба. Его, здоровенного парня, прихлопнут как муху. Нет, умирать так с музыкой, с треском, а не по-телячьи подставлять свою башку. Он замедлил шаг. «Сбить с ног переводчика, выхватить у него парабеллум… Но за офицером топают два солдата… Будь что будет… Последний раунд, до отчаяния безнадежный, но лучше умереть так…» Он собрался в комок. Покосился на конвоиров. Скучные, сонные, равнодушные, они, казалось, забыли про него.

— Смотри, не вздумай отпираться на допросе, — вдруг доброжелательно сказал переводчик.

«Значит, еще будет допрос… Смерть получила отсрочку», — подумал Аверьянов, а вслух произнес:

— Я — человек откровенный. Врать не могу. Вы взяли меня по ошибке.

— Брось болтать, — отрезал переводчик.

Арестованного привели в четырехэтажное здание средней школы и втолкнули в один из классов. В потертом кожаном кресле сидел пожилой капитан с длинным лицом. Его черные бегающие глаза насквозь прощупывали Аверьянова.

— Фамилия?

— Аверьянов.

Офицер вытащил из стола скрепленные иглой бумаги, сделал какую-то отметку.

— Это ты собирался истреблять нас? — он ткнул пальцем в лист.

Аверьянов увидел знакомые фамилии бойцов истребительного батальона.

— По повестке нас призывали, но мы разбежались, — пожав плечами, ответил с совершенной естественностью Аверьянов.

Допрос продолжался долго. Капитан фон Крюгер, прекрасно говоривший по-русски, разными уловками пытался нащупать хоть какой-нибудь след к тем, кто провел на заводе диверсию. Ему казалось, что в этом должна была участвовать большая группа людей, о которой местные жители не могут не знать. Один за другим следовали вопросы.

Еще раз смерив арестованного взглядом, Крюгер сделал вывод: «Парень силен, как бык. Но не опасен».

— Твоя откровенность, истребитель, — это слово он произнес с издевкой, — смягчает наказание. Вместо виселицы я отправлю тебя в лагерь военнопленных. Если, конечно, не возражаешь. — Он смеялся своей шутке.