Город «Ё» - [26]

Я быстро одеваюсь.

Стоя над обрывом с греческим черепком в руке, я думаю, что где-то под ногами лежат скифы и генуэзцы. Греки, славяне. Что комары звенят над ними, как тысячу лет назад. И будут звенеть, когда мы уберемся тоже. От этих мыслей рябит на душе. Но эта рябь — как бы сказать? — печальна, благостна.

От истории, когда она длинна и запутана, остаются имена. Звуки, лишенные смысла. Их приятно вертеть на языке в жаркий таманский полдень.

Тумен-Тархан, Таматарха,

Тмутаракань,

Матрега. Шуго.

Тиздар. Цокур. Бугаз.

Тузла.

Фанагор, основавший неподалеку колонию, тоже ничего, кроме имени, не оставил.

Интересно, какими судьбами его занесло сюда, в медвежий угол? Был ли он высок ростом или мал собой? Кто его жена и дети, любовницы? Любовники? Часто ли бывал он в Пантикапее — и на родине, в Греции? И как спасался от комаров в ночное время, когда особенно печально шумят плавни? Неизвестно.

Но имя, имя…

Дядюшкин сон

1.

Конопля в Барнауле растет прямо на улице.

Выходишь из бани, срываешь травинку, подносишь под нос — тот же запах! тот же образ! Вдохнешь конопляного масла, бензина, обернешься и видишь — улица свернулась в трубку, на глазах исчезает.

И вот уже другой сон снится ее щелястым скворечням, сараям.

Новые, иные химеры скрипят половицами старой аптеки.

2.

В Барнаул летишь ночь — маята! — но рассвет ослепителен, «как улыбка Аллаха».

Солнце поливает зеленую плоскую землю. Сверкают речные заводи и разливы, обские протоки, вдоль которых выстроились пешки березок.

Воздух влажен и густ, и это видно.

На подлете мы попадаем в кромешный туман, самолет садится вслепую. Туман сгущается, следующий рейс переносят в Новосибирск. Но когда я выхожу на летное поле, молоко испаряется так же внезапно, как появилось. У обочины в его мыльных хлопьях стоит черная иномарка. Из машины мне машут. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист и мой закадычный товарищ.

Я тащу багаж к машине, залезаю на кожаный диван. Мы трогаемся.

Руль у машины справа.

В белом салоне черной машины играет музыка.

Это песенка про «Золотые облака».

Она будет преследовать нас всю дорогу.

З.

Облака в Барнауле действительно золотые.

На закате, когда солнце подсвечивает снизу, по небу на струнах скользят самородки. Что верно, поскольку Алтай означает с монгольского «место, где есть золото».

В сентябре 1739 года по указу Демидова в деревне Усть-Барнаульская заложили медеплавильный заводик. Прорыли отводной канал, поставили плотину. Лес на топливо брали на берегах Оби, воду — из реки Барнаулки. Так вокруг медного поселения и вырос этот город.

Правда, потом оказалось, что Акинфий Никитич тихой сапой плавил в Барнауле серебро. Из которого у себя, на Урале, чеканил «левую» монету. Заподозрив мошенника, Елизавета выслала на Алтай комиссию. Но когда те прибыли на место, Демидов нежданно-негаданно помер, оставив империи в наследство долгов на тысячи рублей. Что оставалось Елизавете? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность Кабинета ее императорского величества.

С этого момента начинается «кабинетный» период в истории Барнаула. Его «Серебряный век», закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на «золотое валютное обеспечение».

Архитектурные остатки «имперского периода», сильно траченные совдепом, в Барнауле сохранились. Регулярный план города вычерчен по принципу Петербурга. Конюшенная, она же Демидовская, площадь оформлена в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках у Росси.

В центре площади одиноко торчит памятная стамеска Демидову. Но пространство все равно смахивает на пустырь, случайно обнесенный ампирными фасадами.

С которых двести лет сползает штукатурка.

4.

В кустах, как двести лет назад, движется и не движется река Барнаулка. Впадает она в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет — и не предвидится.

Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая широкая река скользит вдоль бетона (надписи краской: «Долой ФСБ! Власть НБП!»). На противоположной стороне шумит осока, плавни.

На тот берег тянется огромный мост — германский проект, апофеоз геометрии семидесятых. С моста прыгают. В дни особых торжеств (или по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину.

Выныривая через неделю под Новосибирском, скажем.

Блуждая по улицам Барнаула, замечаешь, что конторы ритуальных услуг встречаются в городе чаще обычного. Но, как выясняется, с мертвечиной тут история вообще старая, темная.

Раскопки показали, что городище находилось под холмом у самой реки, где базарная площадь. Древние жили внизу, а своих мертвецов хоронили на видном месте сверху. При Советах в порядке борьбы с прошлым на холме устроился парк культуры. И каждое воскресенье жители стали ходить на погост — на карусели и пострелять в тире зайцев. Иногда, после сильных дождей, с песчаного склона намывало пригоршню позвонков или лопасть лопатки.

Но на это не обращали внимания.

В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова. Жаль, что сейчас об этом мало кто помнит. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли черное в синюю искру надгробие из ламбрадора.