Город - [49]

17

Через двадцать минут мы опять брели по снегу, и домашнее тепло постепенно забывалось. Мы двигались меж елок гуськом с интервалом в девять шагов — так приказал Корсаков. Я не понял тактической важности такого строя, но поверил командиру. Эти люди — мастера засад, они знают, что делают. Коля шел передо мной, и я, опустив голову, видел только полы его шинели и черные сапоги. Остальные в нашем маленьком караване были призраками — незримыми, неслышимыми; лишь изредка хрустела попавшая под ногу ветка, и скрежетал колпачок фляжки, из которой кто-нибудь глотал еще горячий чай.

Я никогда не верил в расхожую истину, что солдат учится спать на ходу. Но чем дальше мы шли, тем сильнее баюкал меня наш размеренный шаг, и я начал задремывать и просыпаться. Даже холод не бодрил. Если по дороге Кошкино располагалось всего в нескольких километрах от домика под елками, но от любых дорог мы держались подальше — обходили расположения немецких частей, на которые мы с Колей одни непременно бы наткнулись. Корсаков сказал, что идти будем часа четыре. Не прошел и первый час, а уже казалось, что в череп мне через дырку налили густого тягучего сиропа. Я все делал медленно. Если хотелось почесать нос, я осознавал команду мозга, неохотное повиновение руки, долгий ее путь до лица, поиск носа (обычно легкой мишени), а в конце — благодарное возвращение руки в пещерку уютного кармана отцовской шинели.

Чем больше я уставал, тем сомнительнее мне представлялся наш план. Как такое вообще возможно? Мы — отряд заколдованных мышей, шагаем под луною, нарисованной мелом на школьной доске небес. В Кошкине живет колдун — он знает древние заклятия, которые снова превратят нас в людей. Как только мы дотуда дойдем. Но по пути нас поджидают опасности — по льду царапают когтями огромные черные коты, бросаются на нас, а мы разбегаемся по буеракам, и наши хвостики подергиваются от страха.

Мои ботинки утонули в глубоком сугробе, и я чуть не подвернул лодыжку. Услышав, как я оступился, Коля обернулся, но я обрел почву под ногами, отрывисто ему кивнул — все в порядке, мол, — и двинулся дальше.

Девушки из домика ушли одновременно с нами. У них не было ни зимней одежды, ни теплой обуви: немцы все это забрали после Зоиного побега. Поэтому девушки натянули на себя всего как можно больше — все рубашки, все свитера, все чулки и трико, что у них были. Вес одежды тянул их к земле, и по комнате они бродили, пошатываясь, как пьяные толстые селянки. Галина придумала раздеть мертвых немцев — снять с них шинели. Но на нее зашикали: если их опять поймают, все и без того будет плохо, а попасться в шинелях убитых немцев — вообще верная смерть.

На пороге перед уходом мы с Колей расцеловали их в щеки. Девушки решили не идти в Ленинград. У кого-то в городе жили родственники, дядья, двоюродные братья, но они, скорее всего, либо умерли от голода, либо эвакуировались на восток. А главное — еды в Ленинграде и местным-то жителям не хватает. У сельских девушек даже продовольственных карточек нет. Идти в Ленинград бессмысленно, поэтому они решили двигаться на юг. С собой они забрали все остатки провизии — но лишь после того, как свои вещмешки набили партизаны. Корсаков выделил девушкам два трофейных «люгера» для самозащиты. Шансов у Лары с подругами было немного, но, выходя из домика, они были в приподнятом настроении. Домик несколько месяцев был им тюрьмой, они мучились в нем каждую ночь, а сейчас… сейчас они были свободны. Я поцеловал их во все восемь щек, помахал на прощание — и никогда больше их не видел и ничего не слышал о них.

Что-то встряхнуло мое плечо, глаза мои распахнулись, и я понял, что уже некоторое время иду в полусне. Рядом шагал Коля и придерживал меня за плечо.

— Ты еще с нами? — тихо спросил он, глядя на меня с искренним участием.

— С нами.

— Пойду с тобой. Может, не заснешь.

— Корсаков же сказал…

— Не этой свинье безродной мною командовать. Видел, как он с девушками обошелся?

— Но ты же с ним так подружился.

— Нам он сейчас нужен. А его маленькая подружка… Я видел, как ты на нее смотрел. Хочешь снайпершу на мушку взять? А? Хе-хе…

Я покачал головой. От усталости я даже простонать ничего не мог в ответ на его незамысловатую шуточку.

— А ты с рыжей когда-нибудь бывал? Ой, погоди, что это я говорю — ты же вообще ни с кем не бывал. Хорошая новость в том, что в постели они сущие дьяволицы. Две из трех лучших девушек у меня в постели были рыжие. Или из четырех… не помню. А оборотная сторона медали — они терпеть не могут мужиков. Очень в этом смысле злые, друг мой. Так что будь осторожнее.

— Все рыжие ненавидят мужчин?

— Да и неспроста, если вдуматься. Какую рыжую ни встретишь — у нее в предках обязательно викинг найдется. Бегал тут, руки людям топором рубил, а потом ее пра-пра-какую-нибудь-бабку изнасиловал. И на твоей подруге до сих пор кровь этих разоров.

— Хорошая теория. Ты ей об этом расскажи.

Я старался ступать в следы того партизана, что шел впереди, шагах в двадцати от нас. По следам идти было легче, нежели по свежему снегу, но у человека впереди ноги были длинные, поэтому все равно марш давался мне с трудом.