Горькое похмелье - [18]

Село по случаю предстоящего съезда напоминало ярмарку. Такое сходство придали Гуляйполю торговцы, которые вывезли на Соборную площадь свои нехитрые товары. Появились и цыгане с медведем, и даже шарманщик – с предсказывающим судьбу попугаем. Девчата кидали в перевернутый соломенный бриль медяки, попугай выдавал им билетики. Всем везло: «скорое свидание», «интересное знакомство», «счастливое замужество», «достаток в доме». Пахнуло мирным временем. Повстанцы привезли с собой немалые трофеи, деньги, платки, отрезы материи, сапожки… Война раздевает, война и кормит.

Вооруженные люди ходили кучками. Девчатки угощали их жареными семечками. Выздоравливающие махновцы выбрались из хат и лазарета на солнышко и, сидя на скамеечках, выискивали среди приехавших с фронта знакомых однополчан.

Тимош Лашкевич, которому Махно поручил заниматься организацией съезда, весь день носился по селу на тачанке, улаживая последние дела.

– Ну шо, Тимош? Когда батько прибудуть? – спрашивали его делегаты, едва он где-то приостанавливался.

– Скоро! Ожидаем! – неопределенно отвечал он.

Но вот он наконец сообщил:

– Батько выехав з Волновахи. З часу на час буде! Так шо займайте места, бо вси не помистяться.

У входа в театр встали часовые. Больше для порядка, поскольку никаких пропусков или мандатов ни у кого не было, они никого и не проверяли.

Делегаты потянулись к входу, усаживались, переговаривались, курили. Вскоре в зале дым плавал подобно туману.

Ждали Махно. Чтобы как-то заполнить это время, Тимош вывел на сцену девчат в нарядных платьях, в лентах и монистах, в красных сапожках, и они запели всем известные народные песни.

Бабы и девчата, потерявшие кормильцев, женихов, мужей, сидели в сторонке в черных платках, старались не мозолить глаза своим печальным видом. К похоронным вестям уже стали привыкать, не голосили на все село.

Гуляйполе переживало свой звездный час. Война, смертные весточки «с фронтов», волнение. Но люди были еще достаточно сыты, сносно обуты и одеты, оснащены всем трофейным и верили в близость невероятного прекрасного будущего.

Над шляхом, над степью, над станцией звучали душевные украинские песни.

На станцию Гуляйполе прибыли одновременно два поезда. Один из Бердянска или Волновахи, второй – с севера, из Екатеринослава или Лозовой.

Северный поезд, как обычно, привез толпы голодных людей, мешочников, рвущихся, несмотря на военное время, на более сытый юг, на хлеба. А поезд из Волновахи был литерный: паровозик да один классный вагон.

Из классного вагона первым выскочил Юрко Черниговский, за ним еще несколько хлопцев охраны, Сашко Лепетченко, Лёва Задов, а затем – мрачный, насупленный, уже осознающий и свое особое положение, и тяжесть ответственности батько Махно. Последней на насыпь спустилась Галя Кузьменко, легкая, подвижная, в кожаной курточке и, как и все, перепоясанная ремнями. Ее закадычная подруга Феня тоже получила короткий отпуск и вместе с ней приехала в Гуляйполе.

Из вагона северного поезда вместе с селянами и торговцами вывалились пятеро явно городских людей, одетых бедненько, но совсем не так, как обычные пассажиры. И поклажи при них не было, так, портфельчики, саквояжики, сумки через плечо. То ли делегация, то ли гастролирующие артисты.

Это были отцы-теоретики московской «бумажной» вольности, члены Союза идейной пропаганды анархизма. Вместе с ними приехал и гравер секретного отдела большевистского ЦеКа Зельцер, выдавший некогда фиктивную справку Нестору о его учительстве. Был с ними и еще один залетный гость, с полуседыми длинными прядями волос, заброшенными за оттопыренные, варениками, уши. Всеволод Волин, человек ученый и блестящий оратор, верный слуга всемирной анархии.

– Ну и куда теперь? – спросил Сольский у Шомпера.

– Ты меня спрашиваешь? Я здесь тоже первый раз.

– До Гуляйполя отсюда верст пять, – ответил за Шомпера Аршинов. – Надо нанять извозчика.

– А на какие, пардон, деньги? – недоуменно спросил Сольский.

– Господа… Простите, товарищи! – обратился к ним Зельцер. – У меня есть деньги.

– А какие здесь ходят? – спросил Сольский.

– У меня есть всякие, – ответил Зельцер, усмехаясь. В руке он держал увесистый чемоданчик. Похоже, именно там и были «всякие».

Компания почти наткнулась на группу, окружившую батьку Махно.

– Куд-да? – осадил их вооруженный Юрко. Он осмотрел их с ног до головы, успокоился. – Идить через путя… Не мешайтесь тут.

Не заметив Махно, фигуру которого заслонял громоздкий Задов, москвичи повалили на станционную площадь. Здесь Нестора ждали несколько обычных и две пулеметные тачанки. Возле них – с полдюжины вооруженных конных. Степан и Гнат Пасько сидели на передках пулеметных тачанок.

– Простите, вы свободны? – обратился к Степану близорукий Шомпер.

Степан не сразу сообразил, в чем суть вопроса. От таких слов он уже отвык. Или не привык.

– Идить туда, там бричкы та возчикы, – махнул кнутом Степан, указывая на другой край площади.

Провожая взглядами москвичей, конные смеялись.

– Наверное, артисты, – сказал один. – Може, опосля шось съезду представлять будуть.

– От того, маленького, я вроди в Катеринослави в цырки бачив. Эклибрист чи… чорт його знае… якыйсь фокуснык, – пояснил второй.