Горький мед любви - [68]

При зеленоватом свете, проходящем через округлое стекло, были видны разбросанные по каюте разнообразные предметы — головные уборы океанийских вождей, первобытные изображения бога маори, уродливые идолы, пальмовые ветки, кораллы, увядшие, но еще пахучие венки Рарагю и Ариитеи и свежий букет из могильниц, собранный у двери нашего жилища.

XLVII

После заката я заступал на вахту, поэтому я поднялся на мостик. Холодный резкий ветер ударил мне в лицо и возвратил к действительности. Я сменил Джона Б., моего брата, искренняя привязанность которого давно уже служила мне в жизни опорой. «Вижу две земли, Гарри, — сказал мне Джон, сдавая вахту, — они за нами и мне не стоит их называть: ты их знаешь».

Два далеких силуэта едва виднелись на горизонте: остров Таити и остров Моореа.

Джон пробыл со мной до поздней ночи, и я рассказал ему о последнем вечере, так как он знал только, что ночью я ходил куда-то далеко и что-то от него скрываю. Я отвык плакать, но со вчерашнего дня слезы накипали у меня в груди, а здесь, в темноте, я мог плакать как ребенок — и этого никто не видел, кроме Джона. Море бурлило, и ветер гнал нас в ночи. После целого года, прожитого, как во сне, на самом удивительном острове земного шара, пора было просыпаться и возвращаться к тяжелому ремеслу моряка.

А на горизонте все виднелись два далеких облака: Таити и Моореа. На первом — Рарагю плачет в опустевшей хижине, которую бьет дождь и ветер; на втором — живет Тамари, ребенок «с глазами и лбом моего брата»…

Этот ребенок, старший сын семьи, похож на моего брата Жоржа, а между тем он туземец, и наше семейство останется для него чужим и моя старушка мать никогда его не увидит. Однако мысли о нем почти утешали меня, по крайней мере, не все умерло вместе с Жоржем. Может быть, мне суждено так же погибнуть в далекой стране и обратиться в ничто, и я тоже хотел бы остаться на Таити в ребенке, в котором текла бы моя кровь, смешанная с кровью Рарагю; я бы находил особую радость в этой таинственной связи между нами, воплощенной в маорийском ребенке.

Я не думал, что так ее полюблю, но теперь только почувствовал, что привязан к ней крепко и навсегда. Боже, как я полюбил Океанию! У меня теперь было две родины, и я когда-нибудь вернусь сюда и, может быть, окончу здесь свою жизнь!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Через двадцать дней корабль подошел к Гонолулу, столице Сандвичевых островов, для веселой двухмесячной стоянки. Тут маорийцы были уже более цивилизованными, чем на Таити: пышный двор, раззолоченный король, праздники на европейский лад, потешные министры с плюмажем — из всего этого экзотического окружения выделялась прелестная фигура королевы Эммы. Придворные дамы были нарядно одеты, а молодые девушки, похожие на Рарагю, — в длинных перчатках и парижских туалетах.

Население Гонолулу, большого города с конной железной дорогой, чрезвычайно пестрое: тут и татуированные гавайцы, и американские торговцы, и китайские купцы. Страна прекрасна, природа также. Великолепная растительность напоминает таитянскую, но в ней нет той свежести и мощи. Тут тоже говорят на маорийском языке или, скорее, его диалекте; и туземцы понимали меня. Я чувствовал себя почти как на Таити, не так, как потом в Америке.

II

После месячного плавания мы прибыли в Сан-Франциско, в Калифорнию, на нашу вторую стоянку. Тут меня ждало первое письмо от Рарагю — оно было доставлено в английское консульство американским судном, нагруженным перламутром, которое ушло из Таити через несколько дней после нашего отъезда.

Вот содержание письма:

Jte Loti? Taata huero tave? Tave no te atemarara

peretant no te pahi auai «Rendeer».

(Лоти, носящему аксельбант английского

адмирала на пароходе «Rendeer»).

Е tau here iti е!

Е tau tiare noansa no te ahiahi e!

e mea roa te mauiui no tau mafatu

no te mea e aita hio auia oe.

E tau fetia taiao e!

te oto tia nei ratau mata

no te mea e aita hoi oe

amuri nsa tu!..

Ja ora na oe I te Atua mau.

Na to oe hoa iti

Rarahu.

О мой милый дружок!

О мой пахучий вечерний цветок!

Велика моя скорбь в сердце о том,

что я тебя не увижу!

О моя утренняя звезда,

мои глаза утопают в слезах оттого,

что ты больше не возвращаешься!..

Привет тебе во имя истинного Бога

христианской веры.

Твоя подруга

Рарагю.

Я написал Рарагю длинное письмо на правильном классическом языке Таити и поручил китоловному судну доставить его через королеву Помаре. Я уверял ее, что приеду в конце года, и просил уведомить об этом Таимагу и напомнить ей о ее обещании.

III

Это забавное воспоминание не имеет никакой связи с моим повествованием, кроме хронологической. Сцена происходила в китайском театре Сан-Франциско в полночь в мае 1873 года. Одетые соответственно обстоятельствам, мы с Вильямом с серьезными минами сели в партере. Кроме нас тут были одни китайцы — актеры, зрители, машинисты.

Дошли до самого трагического момента драмы, которой мы не понимали. На балконах дамы прятали за веерами свои маленькие миндалевидные глазки и гримасничали от волнения. Актеры, одетые в исторические костюмы, голосами придавленных кошек издавали невообразимое рычание, оркестр, состоящий из гонгов и гитар, гремел жуткими аккордами.