Горькая соль войны - [17]

И люди там застенчивы и мудры,

И небо там, как синее стекло,

И мне, уставшему от лжи и пудры,

Мне было с ними тихо и светло…

Степные дороги

Грейдер перепахали немецкие танки, земля была вздыблена, и в широких лужах, уже тронутых тонким льдом, стояла вода. Цепочка людей, выбирающихся из Сталинграда, растянулась вдоль грейдера до самого горизонта. Люди старались держаться обочины, где желтела жухлая степная трава.

Время от времени им приходилось останавливаться и пережидать, пока пройдут, расплескивая в стороны жидкую грязь, крытые тентами машины, в кузовах которых сидели немцы в рогатых касках.

— Большую силу немец забрал, — хмуро сказал старик в галифе и резиновых сапогах. Поверх потертого синего пиджака у него была надета черная фуфайка, в руках он держал маленький потрепанный чемоданчик из фанеры, обтянутой коричневым дерматином. На сапоги налипли неподъемные комья степной желтоватой грязи. — Не устоять нашим в Сталинграде.

— Болтай! — отозвался худой старик в армейских штанах, заляпанных кирзачах и синем пальто с широким воротником из искусственной цигейки. Он толкал тележку, на которой в зеленое байковое одеяло с белыми полосами кутался ребенок. Рядом со стариком стояла женщина в плюшевом кафтане.

Старик в галифе не отозвался, сплюнул вслед последней машине немцев и хмуро побрел вперед.

— Трогай! — прикрикнул на женщину второй старик, и та налегла на тележку, с трудом начиная движение.

Люди уходили из города. Тех, кто в нем оставался, собирали немецкие команды и выводили на дорогу к Ростову, отправляя в лагеря Белой Калитвы.

Низкие тучи прижимались к земле, облизывали ее холодными серыми языками, где-то в степи горели костры, у которых грелись уставшие от безнадежности дорог люди, молочный туман стелился над жухлой травой, гнилыми ямами темнели в сумерках окопы когда-то отбушевавшего здесь сражения, и прямо из земли вырастали неожиданно стальные холодные горбы сгоревших танков.

А над оставленным городом лезвиями гигантских мечей скрещивались прожектора, у самой земли мелькали огненные сполохи, пожирающие оставленные людьми дома, и где-то в степи безнадежно и страшно выла бродячая собака, словно оплакивала тех, кто уже не вернется домой.

Крестный сын реки

Человек предполагает, а война располагает.

Думала ли Торгашикова, что ей придется брести по дороге с двумя детьми да еще с третьим на руках? Кто бы об этом подумать мог! А вот прогнали ее немцы из города, и умерли бы они все в лагере, если бы не сердобольные румыны, в которых война, несмотря на все старания, не смогла убить человечности.

Но и они только и смогли, что вывезти ее из лагеря и оставить на дороге:

— Там Сталинград! Там!

Она бы и сама его нашла, сердце подсказало, только вот куда детей денешь — двое за руки держатся, третий в несвежих пеленках кулак сосет, хнычет — есть требует.

И шла она, куда заплаканные глаза глядят.

Все бы кончилось совсем плохо, маленький уже закатываться стал и губками дрожать, а где она ему на степной дороге молока найдет?

И пропали бы они, затерялись на пыльных дорогах, оплаканные полынью и ковылем, только встретился им на дороге уже неподалеку от Волги странный человек в монашеском одеянии. Посмотрел на маленького Юрку, что скулил на руках у матери и требовательно разевал рот в поисках груди, улыбнулся косой неровной улыбкой и предложил:

— А давай, мать, я его окрещу?

И окрестил, благо река рядом была.

Стал маленький Юрка Торгашиков крестным сыном реки. Может, это ему помогло, может, еще что-то, только и Юрка плакать перестал и молчал почти до города, уже у развалин, где люди копошились, тихонько захныкал.

И выжил ведь, выжил, пусть и невысоким вырос да крепеньким, как гриб рядовка тополевая, что собирают по осени для соления. Сталинградские дети той поры большей частью невысокими вырастали, откуда росту взяться при скудных да малокалорийных харчах? Вырос и по жизни прошел, и специальность себе избрал — родину защищать от явных и тайных врагов. Крестный сын великой реки, он всю жизнь оставался рядом с ней.

Война неразборчива в средствах — голодом и мором, свинцом и пожарами она истончает тоненькую биологическую прослойку, позволяющую Вселенной понять себя. Наша жизнь похожа на слабенький родник, с трудом пробивающийся из земли. Кто не верит в это, пусть возьмет свою левую руку за запястье и ощутит, как пульсирует слабая струя крови, устремляющаяся в человеческое сердце.

Выжил — везение, остался невредимым — чудо. Дожил от грудничкового возраста до старости — чудо из чудес. Нашел свое место в мире — не чудо, нет, божественное провидение, пришедшее со струями речной воды, а скорее даже — дар хорошего человека, неизвестно откуда пришедшего и неведомо куда удалившегося.

Темны твои воды, батюшка-Дон…

Плакать уже не было сил.

И смотреть на детей спокойно она не могла. Дети лежали в сарае, прикрытые байковыми одеялами, но больше холода их донимал голод. Уже два дня она не могла ничего найти, поэтому сейчас сидела рядом со спящими детьми и с отчаянием смотрела в их усталые осунувшиеся лица.

Несколько дней они добирались до деревни, а когда пришли туда, то узнали, что тетка, к которой они шли, убита при штурме села, от всего двора остался лишь закопченный сарай, а в деревне хозяйничали полицаи, пришедшие вслед за немцами. Немцы ушли вперед, а эти остались — немецкий порядок наводить.