Горькая луна - [66]

— Он предупредил, что ты без меня скучаешь и стал с горя ухлестывать за его женой. И дал мне послушать концовку вашего сегодняшнего разговора в его каюте, записанную им на кассету без твоего ведома. Весьма поучительно!

Я издал нечленораздельный звук и застыл на месте, хватая воздух ртом, как если бы получил удар под ложечку.

— Этот паралитик изрядная сволочь, но он, по крайней мере, открыл мне глаза.

— Послушай, я вел себя, как…

— Стало быть, вот она, твоя несравненная, твоя милая, твой маяк, твоя принцесса, ради которой ты был готов выбросить меня в мусорное ведро. Кажется, дела идут не слишком хорошо?

— Беатриса, я люблю тебя…

— Ты еще смеешь мне это говорить! Вот тебе за твою ложь.

И она со всего размаха влепила мне пощечину.

Я был оглушен, еще больше ошеломлен. Бурлящее море находилось в согласии с гневом моей любовницы, подогревая его, хотя сама она этого даже не сознавала.

— Дидье, я буду с тобой откровенна: ты меня разочаровал. Бывают обстоятельства, которые лучше раскрывают человека, чем два года совместной жизни. Ты так желал Ребекку, что сделал ее желанной и для меня, но мне интересно, кто из нас окажется более удачливым.

По сжатым кулакам, по торжественной манере держаться я угадывал ее решимость совершить нечто экстраординарное. Бросив меня скорее мертвым, чем живым, она прорезала толпу зевак, окружавших супругу Франца, и начала танцевать перед ней. Ребекка встретила ее широкой улыбкой. В душе моей возникла великая пустота, словно предчувствие непоправимого. Соперницы стали сообщницами. Я не узнавал свою подругу: неприметная женщина преобразилась в дерзкую авантюристку. Эта блондинка и эта брюнетка воплощали нравственное кредо дня, вступившего в союз с мистикой ночи, Север и Юг заключили союз против меня, пытавшегося рассорить их.

Такая контрастная красота, усиленная противостоянием, сделала из них самую прекрасную пару вечера. На сей раз все было потеряно. Едва они затряслись в едином ритме, зрители воспламенились. Музыканты оркестра восторженно засвистели им, и зал едва не обрушился под шквалом аплодисментов. Две подруги распускались под клики «браво», как цветы на солнце, очарованные своей колдовской властью, еще более очаровательные благодаря обоюдному желанию понравиться друг другу. Каждый их шаг вызывал овацию, их примирение крепло, купаясь в радостном энтузиазме толпы. Но где Беатриса выучилась танцевать? На редких празднествах, куда нас приглашали, она проявляла себя столь скромно, что это граничило с неуклюжестью.

Их ужасное веселье леденило мне сердце: спотыкаясь от головокружения, я искал, куда бы присесть, и бессильно рухнул на ка-кую-то софу. Я хотел ринуться в этот круг, разделить их, отхлестать по щекам, однако стыд удержал меня. Бывает такой момент, когда события, зародившиеся в разных точках горизонта, сливаются и преграждают все выходы. Мне вдруг почудилось, что люди перешептываются за моей спиной, понижают голос, разглядывая меня. Я выпил два или три бокала неведомо чего и не сразу понял, что в очередной раз оказался рядом с Францем.

— Да вы дрожите? Боитесь Беатрису? Ей-богу, мне они кажутся потрясающими, женщинам всегда надо доверять.

— Зачем… зачем играть роль посредника, чтобы затем нанести удар в спину?

— Но, друг мой, ваш флирт с моей женой благородным не назовешь, он был скорее гнусен. Хоть я человек вполне современный, но сводничеством не занимаюсь.

Я чуть не расплакался. Я был настолько уничтожен, что у меня не было сил злиться на Франца, хотя он отчасти и организовал этот подлый заговор. Любить его я не мог, восхищаться им — тем более. Однако в этот миг мне хотелось воззвать к его помощи, вот только скверная улыбка его не предвещала ничего доброго.

— Все наши пары отличаются хрупкостью, Дидье, и легко ломаются при столкновении с другими. Не дуйтесь, оставьте свои предрассудки. Раз уж наши супруги так хорошо поладили, примем участие в их празднике. Мы теперь братская семья. Берите пример с меня: я привязываюсь к любовникам жены и делаю из них близких друзей. Я нахожу повод для веселья там, где другие рвут на себе волосы. Давайте не будем грызться, Дидье, чокнемся как добрые республиканцы, у которых все общее.

Пока калека поднимал к губам стакан в дрожащей руке, буря удвоила свою мощь. Внезапно «Трува» легла на правый борт с уклоном в тридцать градусов с лишним, одно из зеркал разлетелось вдребезги, и осколки стекла понеслись в центр зала. Атакованный штормом корабль стонал, как измученный колосс, и все его деревянные части затрещали, издав зловещий хруст. Огромные волны бомбили корпус, взрывались снопами молочной пены в иллюминаторах столовой и рассыпались дождем переливающихся, как опал, шариков. Какофония была ужасающей: судно скользило по головокружительным спускам и через мгновение взлетало на пенистые гребни. Создавалось впечатление, что Средиземное море, захваченное роковой музыкой, тоже пустилось в пляс.

Не совладав с качкой, оркестр повалился, груды тарелок и усилителей обрушились на танцевальную дорожку и покатились к ногам зрителей. Зал превратился в сковородку, на которой мы подскакивали, словно блины. Пассажиры прервали танец и, ухватившись за колонны и подлокотники привинченных к полу кресел, пережидали буйство ненастья. Столовая вставала на дыбы, прыгала, терзала желудки. Туалеты внезапно стали судьбой и главным направлением для большинства людей. Бармен и стюарды торопливо раздавали плотные пакеты вместо рюмки коньяка перед завершающей чашечкой кофе. И помертвевшие лица утыкались в бумажные колпаки, спины конвульсивно дергались, стараясь исторгнуть невыносимое бремя праздничного ужина. Лишь Ребекка и Беатриса, спокойные посреди паники, продолжали кружиться в своем воображаемом ритме — ярость волн придавала их движениям необыкновенный резонанс. Они сплетались, непристойно подергиваясь, возвышаясь над разгулом стихий как аллегорические фигуры хаоса.