Горизонты оружия - [77]

Мотивы у него могли быть разными: желание блеснуть перед всем народом воинским искусством, ответ на дерзкий вызов (со стороны гладиатора? или кого-то из «подзуживающих» дружков-аристократов? не знаем…), даже выполнение данного себе или тем же друзьям обета. Собственно в гладиаторы такой аристократ, разумеется, не записывался, однако эти его действия считались участием в гладиаторских играх — экстравагантным, но далеким от зомбирования. Да и позже, когда такое поведение уже считалось неподобающим, в экстремальных ситуациях — допустим, при тяжелой болезни императора — многие почтенные римляне давали обет в случае его исцеления сразиться как гладиаторы! Правда, надо было быть совсем уж Калигулой, чтобы по выздоровлении заставить их сдержать эту клятву буквально…

Именно Калигула и заставил — для чего ему пришлось как бы «сделать вид», что он и его современники живут в прежнем Риме, в те старые добрые (?!) времена, когда такие клятвы давались всерьез. Но даже в те времена их давали не с тем, чтобы превратиться в «зомби» на всю оставшуюся жизнь! Скорее — для того, чтобы заключить единоразовый контракт… со смертью? Не совсем так; скорее — со смертельной опасностью.

(А благородный юноша из древнеримских сочинений и, хотя бы отчасти, из римской действительности заключал контракт, скорее всего, не «разовый», но «краткосрочный». Впрочем, контракт этот вполне мог оборваться гораздо раньше, чем тому юноше представлялось… Но бывало такое, кажется, не слишком часто. Почему — об этом чуть позже.)

Дело в том, что загробному миру посвящалось скорее само сражение, чем его участники. История это давняя, еще догладиаторская и даже с заупокойными играми, пожалуй, не связанная. Было у совсем древних римлян представление, что в отдельных случаях — перед решающей битвой, например, можно заранее подгадать желательный исход, «посвятив смерти» кого-либо из своего войска. Судя по всему, эту почетную обязанность торжественно принимал на себя не изгой и не «штрафник», а… главнокомандующий. Во всяком случае, первоначально. А приняв — в торжественной обстановке приносил клятву на специально освященном (или следует сказать — проклятом?) оружии, после чего выходил из рядов и вступал в бой со всем вражеским полчищем: первый, один, далеко впереди своих воинов-сограждан…

Враги римлян, надо сказать, эти штучки знали и далеко не всегда решались принять такие условия игры, тем самым «подставившись» под ответный удар Царства Мертвых. А как их можно было не принять? Например, просто отступив! Либо выставив перед своими рядами такого же «проклятого героя»… Тоже предводителя, или, как и у римлян вскоре начало практиковаться, кого-то из числа его заместителей. Добровольцев? Чаще всего — да; но вообще-то «генерал» мог и назначить кого-нибудь в почетно-принудительном порядке. Кажется, сознавая это, кандидаты (их круг был ограничен, но в любом случае — не «штрафники», а, так сказать, адъютанты его превосходительства) предпочитали проявить героизм, не дожидаясь приказа. И, опять-таки кажется (в этой жутковатой архаике много неясного!), из-за таких «замен» этот обычай постепенно перестал восприниматься всерьез, сошел на нет. Помощь загробного мира, «посвящение смерти» — со всем этим мухлевать не приходится! Или, если уж «мухлевать», то всерьез. Выставляя против смерти на специально подготовленных играх столь же специально подготовленных «шулеров» (раз уж добровольцев на такое дело не напасешься!)…

Тройной поединок Горациев и Куриациев, еще благородно-почетный по всем параметрам, но уже почти гладиаторский по форме — не отголосок ли эпохи, когда римляне играли в такие игры (пока что не гладиаторские!) сами, не доверяя их «дрессированным специалистам»? Да, римские авторы представили мотивацию участников слегка иначе — но ведь эти мотивы уже были малопонятны и для цивилизованных римлян «письменной» эпохи! А те, что еще понятны — уже малоприятны; волей-неволей приходилось их облагораживать.

Добавим, что какой-то особо римской или даже италийской уникальности тут не видно. И у кельтов с германцами бытовали сходные представления о таком вот священном «воине-жертве», и у славян… И даже в евразийском племени эсэсэсэров, мифология которого требовала от канонизированных героев не просто мужественной смерти, а вычурно-фантастических жертвоприношений типа затыкания своей плотью пулеметной амбразуры или прыжка под танк со связкой гранат в обнимку.

Между прочим, в допулеметное время такие «посвященные смерти» могли и не погибнуть (или по примеру последнего из Горациев, или просто потому, что битва не состоялась, противник отступил). Тогда как быть? У «нордических» воителей, похоже, именно отсюда начинался путь в берсерки, ульфхеднеры и т. п., чуть ли не до вервольфов включительно; славный и страшный путь бесстрашия уже не человеческого, а скорее «мертвого» или звериного. Римляне же забредать в такие дебри фантастики избегали. Ничего страшного: обратный путь для них не был наглухо закрыт. Существовал сложный и длительный, но вполне доступный даже в военно-полевых условиях обряд «снятия» посвящения. А вот оружие, на котором приносилась клятва, в любом случае хоронили — как павшего в бою воина! И к его, оружия, могиле приближаться после этого было