Горизонты и лабиринты моей жизни - [3]

…Мне становилось все хуже и хуже. Но я двигался. Пересек Красную площадь и остановился у Мавзолея Ленина. С тех пор как в силу своего мальчишеского разумения я стал пристальнее вглядываться в окружающий меня мир, со мной всегда были два человека, точнее два образа, — Мама и Ленин. С ними я делился радостями и горестями, им поверял свои тайны, к ним шел за советом и помощью. Так было постоянно, в течение долгих лет. В них я верил в том русском старинном смысле слова «вера», означающем клятвенное обещание исполнить что-то главное, нужное людям.

У всякого нравственно здорового человека должна быть вера. Своя вера. В кого-то и во что-то! Моя вера сливалась с господствующим общественным сознанием, помогала мне в чем-то даже опережать его.

Вот и сейчас, стоя перед мавзолеем Ленина, я думал и о нем, и о своей Маме. Она, родная моя, всегда со мною… Ей я клялся приносить людям счастье. Ей — потому что она, придавленная постоянной нуждой, передавала мне все, чем была богата ее душа, дарила все, до последней кровинки. Ему — ибо он учил тому, как сделать все народы счастливыми.

Мне вспомнилось, как мама со стеснительной улыбкой рассказывала: «Я сегодня гадала на тебя. Цыганка сказала: младшему из твоих сыновей, сыну, (т. е. мне. — Н.М.), выпала большая судьба. Достигнет он многого. Будет Народным комиссаром в правительстве». Мама спросила гадалку: «Ну и что? А дальше?» Гадалка ответила: «Всё. Дальше в его судьбе ничего не видно. Всё смазано, плывет».

…Наверное, сегодня и был день начала того, когда в жизни моей всё плыло… В пору гадания мне было шестнадцать лет.

Сколько помню я свою маму, она никогда не проходила мимо людского горя. Ее сострадание всегда было обращено ко мне призывом любить людей, творить на земле добро, творить каждый день.

…А идти уже было невмоготу. Я не помню, как добрался до дома. Сказал жене, что исключен из партии. Она уже знала: звонили из ЦК и просили меня срочно написать и передать в Центральный комитет партии на имя члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС А.П. Кириленко письмо о своей невиновности. Позвонил инструктор ЦК И. Егоров, продиктовал мне содержание письма. Я его переписал начисто. Письмо везти в ЦК был не в состоянии. Отвезли жена и младший сын Алеша.

Меня светило, как потом говорили врачи, нервное потрясение. Я впал в забытье. Сколько оно продолжалось — вечер, ночь, утро, день, опять вечер, — я не знал. Распухли руки, ноги, да и весь стал раздуваться, словно резиновый мяч. Казалось, все готово было лопнуть. В голове стоял звон, который то нарастет, разламывая ее, то убаюкивал, унося меня в неведомые выси. Но было легко и потому приятно, даже радостно.

Это ощущение приносило с собою картины прошлого. Они менялись во временном беспорядке, но были связаны единой нитью. В них я присутствовал, участвовал, действовал. Приносило удовлетворение, что даже в забытьи я продолжал жить. Мысль билась в моем сознании, виденное было из разных времен и из мест, подчас далеких друг от друга. Населены они были людьми разными, чаще теми, с кем я прошел вместе через многое, а то и такими, которые нередко казались сторонними, незнакомыми и даже чужими. Часто возникали картины, сюжет которых при всем моем желании я не мог разглядеть. Их конец терялся в густом тумане, подобном тому, наверное, что застлал взор цыганке, предсказывающей маме мою судьбу. А конец очень хотелось увидеть. Увидеть исход жизни — на него в конечном счете направлялась собственная воля, накапливались знания и опыт, выстраивались отношения, использовалась помощь товарищей, друзей и прочее, и прочее. Словом, все то, из чего складывается жизнь. Ее исход в тумане. Что это — урок? Игра судьбы?

Мое кредо — человек, будучи величайшим и высочайшим порождением природы, вполне в состоянии избрать свой «рок», «сделать» свою жизнь.

Мой рок, как мне казалось по мере преодоления горячки, состоял в том, что я вполне сознательно вступил в острое противоречие с личностями, стоящими у кормила власти. Это противоречие постепенно нарастало. И то, что случилось со мной августовским утром 1972 года в «Большом доме», явилось со стороны властей предержащих разрешением этого противоречия. Но к такому выводу я пришел позже, когда окончательно справился с болезнью.

Именно тогда, шаг за шагом, я пытался не только восстановить в своей памяти многое из пережитого, но и понять это пережитое, на что ранее не хватало времени, осмыслить свою жизнь, посмотреть как бы взглядом человека стороннего — не приукрашивая себя, не преувеличивая свои возможности, не питая к себе жалости.

Мне еще до всего случившегося приходилось по долгу службы и естественному интересу анализировать происходящие в нашей стране изменения, нарастающие в ней негативные тенденции. Полагаю, что уже в предвоенные, а затем и в послевоенные годы в нашем обществе стала давать себя знать тенденция, развившаяся затем в закономерность. По мере затухания в обществе борьбы классов, содержание которой в конечном счете выливается в борьбу за власть, вырастает и усиливается внеклассовая борьба, борьба за власть личностей, окруженных приспешниками в виде групп единомышленников либо землячеств, кланов.