Горизонт событий (Журнальный вариант) - [2]

Так, в ожидании, прошло несколько дней. Лед уже разломился, река тронулась. Шура ходила вдоль берега, подолгу сидела на опрокинутых лодках. После того, как она и ночь провела на реке, вызвали бригаду водолазов.

...Когда из пузырящейся воды наконец показались медные головы водолазов, Шура вышла из оцепенения и истошным голосом закричала. Женщины, толпившиеся вокруг нее, схватили ее за руки. Шура кричала до тех пор, пока водолазы не выбрались на берег. Потом смолкла и села на снег. Мужчины разоблачали задубевших от ледяной воды водолазов. Милиционер записывал: "Прошли до понтона. Нет его в реке. Если б он утонул, мы б его нашли. Тело не могло унести за понтон". Водолаз, с которого Анатолий снимал костюм, сказал ему: "Зря старались, папаша. Может, сбег твой парнишка?" Юрка Дикой, пока Анатолий хлопал себя по карманам, сунул водолазу в руку купюру: "Согрейтесь, ребята". Женщины подняли послушную Шуру со снега: "Пойдем, Петровна". Прежде ее никто не называл Петровной.

Вечером Костя привез сбежавшую из больницы Надю, закутанную в его пальто. Отец ей обрадовался, точно сообщнице. С той минуты, как водолазы вышли на берег, он ожил и почувствовал себя хозяином положения. Надя сильно кашляла, но на это никто не обращал внимания. Отец, оживленно жестикулируя, изображал сцену с водолазами. Он успел уже где-то приложиться к бутылке. "Они говорят: не бывает так, чтоб от человека ничего в реке не осталось, хоть сапог с ноги или еще что! А я им: правильно, сапоги бы точно остались, они ему были велики, правильно, мать?" Шура медленно повернула голову, прислушиваясь. "Водолазы прошли до понтонного моста", - напомнили отцу. Анатолий, довольный, хлопнул себя по коленям. "Верно! Дальше понтона, сказали, его бы не унесло!" - "А мы уж решили - утонул", - произнесла Шура, стараясь дотянуться до Нади взглядом. Надя кивнула. "Еще чего - утонул!" - повысил на них голос Анатолий. Шура ответила ему виноватой улыбкой. "Сбежал наш сынок, мать! Не вынес нашей ругани! Гера такой, чуть что не по нему - сразу деру! Было же так, мать?" "Было", - повинилась Шура. Надя закашлялась. "Вот! Простыла! Бегаете вечно невесть где, что ты, что Гера!" - "А когда Герман вернется?" - тихо спросила Шура. Соседи один за другим выходили на улицу. Костя приблизился к Наде, та сделала ему знак: уйди! Костя вышел. Надя и отец пристально смотрели друг на друга. "Когда! Кабы я знал - когда! - воскликнул отец. - Надо ждать. Может, он записку оставил? Поискать надо". - "Может", - сказала Надя, внимательно всматриваясь в отца. "Так ты поищи, Надежда! И не смотри на меня так! Когда он с дачниками убежал, мелом на заборе написал: мол, я в Москве!" - "Надьке таблеток надо давать", - донесся из-за полуоткрытой двери голос Кости. "Да-да, - спохватился Анатолий. - Мать, где у нас есть что от кашля?" - "Не надо мне, - пробормотала Надя, - подохнуть бы, чтоб этого не видеть". - "А главное, что я забыл вам сказать!.. - совсем зашелся в крике отец. - Тамара-просфорница в этот день переходила реку по льду! А она в два раза тяжелее Геры будет! Вот увидите, Герман скоро появится. У меня нет сомнений". Анатолий в изнеможении опустился на табурет и закрыл лицо руками.

Шуре приснилось, будто умерший немец сказал ей, что вернет ей Германа хоть со дна реки, хоть с арктической льдины, - если она выполнит кое-какое условие. "Я не могу вернуть вам тот шоколад, - ответила Шура, - да и зачем он вам теперь?" Но немец потребовал, чтобы она прочитала тысячу книг с его полок. "Вы хорошо знаете, - с досадой возразила Шура, - что той ужасной зимой я сожгла ваши книги. Все они вылетели дымом. Осталась только одна, про Сараевское убийство, вы листали ее до последней минуты, зачитывая мне вслух, какой мучительной смертью умирал Гаврила Принцип в Терезиенштадте. Я не рискнула бросить в печь и ее, к тому же, когда мои руки дошли до убийства в Сараеве, началась весна, сто с лишним дней и ночей мы провели с вами вместе, вы все рассказывали мне свою тысячу книг, а я слушала и запоминала, чтобы не умереть от голода, холода и отчаяния, а потом со спрятанным под полой маминой шубы Гаврилой Принципом села в машину и поехала по ледяной Дороге жизни". Немец посмотрел на ее рот и левую руку и сказал: "Ме-е"... Шура осторожно обстригала большими садовыми ножницами свалявшуюся шерсть на боках козы Званки.

Первыми ушли цифры: даты, числа, которые подпирали ее школьный предмет, вокруг них, как привязанная к колышку Званка, кругами ходило Время. Невозможно шаг сделать, чтобы факт не разветвлялся во все концы света: по нему уже ползли грибковые наросты политики, философии и литературы. Принцип оказался ни при чем. Просто в мире было отлито критическое количество стальных капсул: на австрийских заводах Шкода в Богемии, немецких заводах Круппа в Эссене, Эргардта - в Дюссельдорфе, французских заводах Шнейдера в Крезо, и они роем египетской саранчи устремились на все живое. Вошел в действие закон взаимовыручки жизни и смерти: когда жизнь забывала о себе, забираясь в раковины диковинных вещей и политических утопий, на землю обрушивался серный дождь, или всемирный потоп, или моровое поветрие, чтобы послужить исправлению нравов.