Горец IV - [21]

Во всяком случае, мог их прочесть Конан, знавший древнюю музыку рун.

Дункан — не знал ее. Однако секрет надписи он выведал у стариков, тоже уже забывших рунный алфавит. Но, не в силах прочитать написанное, — они помнили его смысл.

Из поколения в поколение, из уст в уста передавался он…

Руны пишу по камню,

Их обессмертит жертва,

Рунами святость места

Будет крепиться вечно.

Святость места… Священная Земля — вот что такое этот холм, увенчанный глыбой серого камня!

И неважно, что изначально придало ему святость — золотой ли клад, закопанный где-то под этим валуном в дар судьбе. Или сожженные на жертвенном костре орлиные перья, оленьи копыта и плавники форели — лучшее, что имеют самые совершенные существа трех сред: земли, воды и воздуха…

Или же — возможно и такое — первой жертвой послужило еще живое, бьющееся сердце? Сердце, которым, исторгнув его из человеческой груди, прошлись вдоль свежевытесанной надписи, окрашивая ее в алый цвет?

Какое имеет значение, чем именно создана была святость, — это уже утеряно в глубине веков. Важно, чем она поддерживалась.

А поддерживалась — молитвами и верой многих людей на протяжении многих поколений. Это та сила, которая способна перевесить Силу!

Вот почему данная бессмертным Сила иссякает на Священной Земле…

— Тут наш Путь расходится, Конан, — бесстрастно произнес Дункан.

(Впервые за это время он назвал Конана просто по имени — а не Учителем).

— Ты остаешься здесь?

— Да.

— Ну что ж… — не хуже, чем Дункан, Конан сумел изгнать из своего голоса даже тень малейших эмоций.

— Позволь, я все же кое-что покажу тебе на прощание. Кое-что из твоей прошлой жизни.

— Напрасно. Это не изменит моего решения.

— Как знать…

— Что же, показывай. Но знай — ты стараешься напрасно.

— Как знать… — снова повторил Конан.

Говорили в старину: с положенной тебе тропы невозможно свернуть — ибо она свернет вслед за тобой.

15

Как молния, ударившая возле самых ног, как мушкетный выстрел в упор,

— хлестнула по глазам вспышка.

Нет, не по глазам — по внутреннему зрению…

И мозг, пробудившись, поспешно разверз туманные недра памяти, позволяя всплыть оттуда воспоминаниям о том, чего не было.

Во всяком случае — не было в этой жизни…

…Много дней прошло с того времени, когда налет рейнджеров, организованный шерифом округа, смел с лица земли индейское стойбище. Самое заурядное стойбище, одно из многих…

Да, одно из многих стойбищ индейцев Кайова. Именно то, народ которого недавно усыновил, принял в племя, как равного, белого воина.

Донн Канн — называли его Кайова. Прозвище же его было — Большой Нож.

Тогда, когда лагерь окружили рейнджеры, улюлюкая и стреляя на скаку из длинноствольных револьверов, Донна Канна не было в стойбище. Иначе все могло обернуться совсем по-другому…

Но никто в племени не ожидал нападения. С какой стати? С бледнолицыми был мир… А осень — время охотничьих походов, добычи бизоньего мяса для еды и шкур для одежды.

Вот почему Большой Нож и еще пятеро воинов отправились по бизоньим следам за день до налета. И вернулись — через день… хотя много жизней было у бессмертного Дункана, как веток у ствола, и в некоторых из них не шел Большой Нож за бизонами, а с мечом в руках встречал лихих ковбоев с дымящимися кольтами…

Скелетами высились тогда над прерией обгоревшие остовы вигвамов. И лежали между ними убитые — в тех позах, в которых их настигла смерть.

Гуще всего лежали они в центре стойбища, вокруг самого большого из вигвамов.

Вождь племени Старая Выдра пользовался покровительством правительства Соединенных Штатов, в знак чего ему был выдан звездно-полосатый флаг. Флаг этот торжественно водрузили в самом центре, перед жилищем вождя.

Именно под этим флагом и сгрудились во время атаки Кайова, до последней минуты надеясь, что происходит недоразумение.

Даже теперь звездно-полосатое знамя все еще трепетало над остатками вигвама Старой Выдры — обгоревшее, простреленное…

И плакал тот, кого звали Донн Канн, над телом девочки, прозванной Белым Цветком. Девочки, которая лучше всех знала песни и легенды племени… как плакал он над тем же телом, но с кровавой катаной за поясом

— спутались жизни, как мокрые волосы…

Плакал над телом Белого Цветка Дункан, потрясенный жестокой нелепостью случившегося. И не сразу он осознал, что кто-то стоит за его спиной.

— Наконец-то я вновь нашел тебя, ученик мой… — произнес голос — полузабытый, но знакомый…

Тогда, как и сейчас, долго говорили они. И только благодаря Конану Дункан смог пережить тот день…

А те пятеро, которые были с ним, — не пережили. Даже и не пытались пережить. Ведь ветвь, отломленная от дерева, не живет долго…

Сами выбирали они в прерии клочок травы помягче, куда им предстояло упасть. Сами произносили над собой последнее слово, обращаясь к Великому Небу или Старому Солнцу.

А потом каждый из них проводил себе отточенным лезвием томагавка чуть ниже уха — там, где проходит главная из кровеносных жил.

Ветвь, отломленная от дерева…

Да, тогда, как и сейчас, Конан смог удержать Дункана в мире живых.

Но и тогда, и сейчас Дункан был уверен: ему все-таки надлежит удалиться от жизни. Если не дорогой самоубийцы, — то дорогой отшельника.