Горе от богатства - [20]

Он сразу же полюбил существо, которое увидел жарким июньским утром 1854 года. Он вспомнил ее приезд в Баллачармиш, ее перешитое платье – ни цвет, ни ткань не подходили для ребенка, – вспомнил ее босые ноги, сияющие от счастья глаза и улыбнулся, несмотря на усиливающуюся боль в груди. Он взял Мауру к себе, чтобы искупить перед Мэри вину за ее сломанную жизнь и притупить чувство собственной вины, что не предвидел такого развития событий. И еще он хотел, чтобы Маура и Изабел подружились. Но Маура подружилась не только с Изабел, она стала и его другом.

Сильная боль в груди исказила лицо лорда Клэнмара. Как поведет себя Маура, когда ей откроется правда? Может быть, он поступает несправедливо, позволяя внучкам узнать об их родстве только из его завещания. До сих пор он был совершенно уверен в правильности своего решения. Он всегда считал Изабел слишком юной, чтобы выдержать нелегкую правду об отце. Но сейчас? Может быть, уже пора? В шестнадцать лет она достаточно взрослая, чтобы узнать все. Как бы ни была тяжела истина, радость обретения сестры должна помочь ей пережить трудные минуты.

Он открыл глаза, улыбаясь девушкам, и в очередной раз удивился, как две дочери одного отца могут быть такими разными. Маура – вылитая мать, хотя ей присуща живость, которой не было у Мэри. Изабел унаследовала серо-зеленые глаза Себастьяна, его тонкие черты лица, но на этом сходство заканчивалось. У матери Изабел волосы были цвета спелой пшеницы, у дочери – совсем светлые и почти прозрачные в раннем детстве, сейчас они потемнели и приняли такой же оттенок. Волосы как вороново крыло – и цвета спелой пшеницы. Глаза – ярко-голубые – и цвета студеной морской волны. Две его внучки. Обе красавицы. Красота обеих равна их доброте и сердечности. Он так сильно любил их, что на глаза навернулись слезы.

– Дорогие мои, – начал он. – Я давно собираюсь вам сказать… – Лорд Клэнмар вдруг схватился рукой за сердце. Страх и мучительная боль отразились в его глазах, и он замертво упал к ногам девушек.

ГЛАВА 4

– Мне уже двадцать лет, в конце концов! – в ярости сказал отцу Александр. – Ты уже год держишь меня дома! Решай, или ты за Линкольна, или против, и, если за, ты обязан разрешить мне пойти в армию!

Виктор отодвинул кресло от огромного стола и вскочил вне себя от гнева.

– Меня вполне устраивает Линкольн, но это не значит, что я позволю тебе погибнуть в этой бойне! Существует призыв, наконец, только безмозглые юнцы идут добровольцами! Молодым людям из состоятельных семей нет нужды доказывать патриотизм, рискуя жизнью и здоровьем. Линкольн пользуется моей финансовой поддержкой, большего от нас не требуется. Если ему нужны люди, он всегда найдет сколько угодно среди голодранцев.

– Хорошие из них вояки! – отозвался Александр, лицо у него горело от бессильной ярости. – Они только ломовых лошадей и видели. Да их придется привязывать к седлам! Они же только месяц назад жгли дома и бунтовали против того, что их призывают, а таких, как я, – нет.

Он запустил руку в копну густых волос, стараясь сдержаться.

– Несмотря на все потери, Шайло для нас – крупная победа, папа. Юг уже стоит на коленях. Один последний удар, одно решающее сражение – и войне конец.

– Тогда твой порыв – полная бессмыслица. Уже ничего не изменишь – поздно.

Александр сжал кулаки с такой силой, что побелели суставы.

– Напротив, если я пойду добровольцем, это может иметь решающее значение. Когда Джон Джейкоб Астор III записаля в армию, ему сразу же присвоили высокий чин, а у него совсем не было опыта. Думаю, мне дадут не меньшее звание. Сейчас в армии некому возглавить кавалерийские полки, не хватает людей благородного происхождения. Ты не можешь отрицать, что в Тарне я получил отличную подготовку и, служа в кавалерии, смогу повлиять на события.

Отец сурово посмотрел на него.

– Нет, – отрезал он и вышел из комнаты.

Когда дверь захлопнулась, Александр со злостью стукнул кулаком по резной стене с позолотой, чуть не плача от ярости. Бежать за отцом и продолжать спор бесполезно. Он добьется только, что отец еще больше ограничит его и без того урезанную свободу или уменьшит ему содержание.

– Черт побери! – выругался в сердцах Александр. Все ждали, что к Рождеству война закончится и ему так и не удастся принять участие в боевых действиях. Господи, ну почему отец не хочет его понять? Почему не хочет отпустить его? Почему не позволяет жениться на Дженевре?

Прогулка всегда успокаивала его, с самого детства он любил пройтись в одиночку по Пятой авеню. В доме привыкли к его отлучкам, и им с Дженеврой это было на руку Они могли встречаться, не вызывая подозрений его отца. Но сама необходимость что-то скрывать приводила Александра в ярость. Почему отец отказывается понять, что он любит Дженевру и хочет на ней жениться, что больше ему никто не нужен? Почему не может принять то, что есть, и все еще настаивает, что его будущая невестка непременно должна быть особой из европейской знати? Выйдя из дома, Александр окунулся в августовское пекло. Он пересек пыльный, уставленный цветочными вазами и скульптурами двор. Отец поклялся, что, если Александр, достигнув совершеннолетия, женится на Дженевре без его согласия, он лишит его наследства. Александру было все равно. У него всегда будет Тарна, которую напрямую завещал ему дед, не видя смысла оставлять ее Виктору, безразличному к лошадям.