Горе одному - [60]

— Ну, накадили! — еще у входа замахал рукой Шершнев. — Да если бы в мартеновском такой дым стоял, охрана труда меня бы в порошок стерла…

— У тебя охрана труда ручная, кроткая. Где ей на тебя руку поднять!.. Погоди, вот мы доберемся!

Сизые ленты дыма, потревоженные Шершневым, лениво поколыхались и снова неподвижно повисли в воздухе.

— Мы — что! — продолжал Иван Петрович. — Надымили в комнате — и всё, ты вон на весь город дымишь…

— Огня без дыма не бывает, — отшутился Шершнев.

— Ты за прибаутками не прячься. Долго будешь эту красоту над городом развешивать? Добро бы еще к нам писатели, поэты ездили — ну, те бы умилялись такой индустриальной картине. Так ведь не ездят!

— Может, еще расхрабрятся, приедут?

— Так ты для них стараешься, красоту эту хранишь? А народ дышать этим должен?

— Да ведь и я дышу!

— Ну, сам хоть в колошник залезь… А с дымом и пылью кончай, а то гляди — хотя ты и депутат и все такое…

— Да ведь, Иван Петрович, все эти эксгаустеры, уловители — это ж миллионы… Где их взять? Бюджет — не копилка: захотел — положил, захотел — мороженое купил…

— Не прибедняйся! Если по-старому говорить, ты вроде «отца города»… А что? Полгорода работает у тебя. Шестьдесят процентов жилплощади — твои. Строишь — больше всех. Вот и оправдывай звание… А за это тебе потом памятник: «От благодарных потомков…» — засмеялся Гущин.

— Или «строгача с занесением»?

— Это уж как заработаешь… Смех смехом, Михаил Харитонович, а давай думай!

— Думы — есть, денег пока мало… Вот давеча из-за пустяка в краску вогнали. Являются ко мне на прием три шпингалета с этакими сердитыми глазами. Из детдома. И просят, чтобы помог им мастерскую устроить. И как, понимаешь, просят: с сознанием полного своего права и моей обязанности.

— Из какого детдома? Из первого? А, это там, где Русакова. Молодец баба! Правильно придумала — не барчуки, рабочий народ растет!.. Ну, помог?

— Да не могу я, права не имею.

— Опять прибедняешься! Небось в своем детском доме и портьеры, и дорожки…

— Это не из моего бюджета, Иван Петрович, — завком делал.

— А зря, между прочим, вы там роскошь развели! Дети должны жить просто, без баловства, тогда и люди из них вырастают. Я по своему сыну сужу: всё у него есть, он и бесится… На днях брякнул: не буду больше здесь учиться, желаю в школу юнгов — и баста! Что его теперь, пороть? И в кого такой уродился?

— Не иначе, как в батю… Ну и что же, всыпал?

— Пока так обошлось… А что же делать с детдомовцами? — Гущин прищурился, задумчиво побарабанил пальцами по столу и снял телефонную трубку. — Третье ремесленное. Да… Я прошу Еременко… Привет, товарищ Еременко! Гущин, да. Ты помнишь, как на выставку к себе зазывал? Помнишь? Цела она у тебя? Ага. Ну хорошо. Послезавтра приедем смотреть. Часов в двенадцать… Всего!

— Еременко? — с сомнением сказал Шершнев. — Это ж кремень, а не человек.

— Ну да ведь и я не мякиш… — улыбнулся Гущин.

…Людмила Сергеевна металась с предприятия на предприятие, всюду получала отказ и окончательно упала духом. Словно в довершение всех бед курьер принес пакет из горкома, в котором ей предлагалось явиться к секретарю. Что еще могло случиться, зачем она понадобилась?..

В приемной за столом сидела молоденькая девушка с лицом, напряженным от стараний выглядеть внушительнее. Она была в очках, по-видимому, слишком больших — очки поминутно сползали на кончик ее короткого носика, и она становилась похожей на юную бабушку. Девушка сердито подталкивала их пальцем к переносице, но как только наклонялась над столом, они снова съезжали, и она опять становилась похожей на бабушку.

— Товарищ Гущин сейчас уезжает и никого принять не может, — придерживая пальцем очки и строго глядя через них на Людмилу Сергеевну, сказала девушка. — Вас вызвали? Сейчас узнаю.

Гущин вышел сам с кепкой в руках.

— Вы меня вызывали, товарищ Гущин? — поднялась Людмила Сергеевна.

— Здравствуйте, товарищ Русакова. Не вызывал, а просил прийти. Это, наверно, Ира строгостей напустила, — посмотрел Гущин на техсекретаря. — Ужасно строгая девушка, я даже сам иногда побаиваюсь. Машину вызвали, Ира?

— Да, Иван Петрович.

— Я через часок буду, а может, и раньше. Пойдемте, — кивнул Гущин Людмиле Сергеевне и пошел вперед.

Шофер распахнул дверцы кофейной «Победы». Гущин сел рядом с ним, озадаченная Людмила Сергеевна — на заднее сиденье.

— Куда, Иван Петрович? — нажимая педаль стартера, спросил шофер.

— В третье ремесленное.

Ни шины, ни рессоры не спасали на булыжной мостовой от тряски. Придерживаясь рукой за спинку переднего сиденья, Людмила Сергеевна смотрела в затылок Гущину, словно на нем надеясь прочитать объяснение. Затылок как затылок, чересчур, пожалуй, плотный. Раньше такие называли апоплектическими… «Да что он, в жмурки со мной играет?» — возмутилась Людмила Сергеевна.

— Что, товарищ Гущин, комиссия какая-нибудь?

— Вроде, вроде, — покивал, не оборачиваясь, Гущин.

Двухэтажное здание ремесленного училища было старой, времен первой пятилетки, постройки, когда не в меру бойкие архитекторы пытались в своих проектах объединить оранжерею с пакгаузом. В этом здании, несмотря на обилие окон, пакгауз явно восторжествовал.