Горе одному - [27]

Купаться было и вовсе мученьем. Море — вот оно, рядом: ныряй, плавай, а купаться можно только на маленьком пятачке, огороженном буйками. Там все и толклись, как овцы в загоне. И что за купанье, если там глубина Витьке по пояс, а он может без передышки плыть часа два.

Даже пионерский костер и тот был ни на что не похож. Для него привозили аккуратно напиленные и наколотые дрова, и чтобы они лучше горели, поливали их керосином. Прямо домашняя печка, а не костер. Витька предлагал вожатому отправить бригаду ребят по берегу моря и насобирать плавнику — все-таки интереснее, — но вожатый не согласился, сказал, что они переутомятся.

Нет, Витька нисколько не жалел о том, что не поехал в лагерь. Плохо только, что не было никого из ребят. На шкафу у Витьки уже неделю лежал им самим построенный межпланетный снаряд. Задумал его Витька еще весной, когда прочитал в книжке Перельмана о Циолковском. Он тогда же наменял у ребят старых, испорченных кино- и фотопленок. Пороху удалось достать очень немного, а пленка здорово горела и, по расчетам Витьки, вполне могла заменить порох в его снаряде. Правда, снаряд был не металлический. Витька пробовал сделать его из кровельного железа, но получилось что-то похожее на самоварную трубу, которая, как он ни бился, не становилась похожей на ракету, — он только зря изрезал себе руки. Тогда Витька склеил каркас из палочек, а потом оклеил его картоном и газетами. Ракета получилась увесистая, с полметра длиной и совсем как настоящая. Витька покрасил ее красной краской, на носу нарисовал бронзой звезду, а на боку во всю длину написал: «Без пересадки на Луну».

Витька снял ракету, положил на стол и, достав краски, принялся после слова «Луну» пририсовывать восклицательный знак. Ракета была совершенно готова, заряжена порохом, рулончиками и обрезками пленки, но пустить ее было невозможно. Нельзя же такой снаряд пускать в одиночку, чтобы никто из ребят не видел! Не Милке же показывать…

Милочка была уже здесь. Зажав куклу под мышкой, она тихонько подошла к столу и так внимательно наблюдала за Витькиной работой, что даже высунула язык и затаила дыхание, словно рисовал не Витька, а она сама. Ее уже давно мучило желание узнать, что это за штука, с которой брат возится столько времени и каждый раз прячет подальше от нее, на шкаф, чтобы она не могла достать.

— Витя, а чего это, Витя? — умильным голоском спросила она и тронула пальцем ракету.

— Не тронь руками! Снаряд, — сурово ответил Витька.

Милочка помолчала, подумала и осторожно спросила:

— Витя, а Витя, а какой это снаряд? Чтобы стрелять?

— Такой, да не такой. Я им в Луну выстрелю.

Милочка опасливо отодвинулась, но любопытство было сильнее страха, и она опять спросила:

— Витя, а зачем ты будешь в Луну стрелять?

— Отстань! Все равно не поймешь…

Восклицательный знак получился толстый, похожий на морковку.

Все было готово, тоненький серп луны уже появлялся после захода солнца — самое время пускать снаряд, а пускать не с кем. Ракета опять легла на шкаф, а Витька решил отправиться на рыбалку. Пересыпанные спитым чаем, черви лежали наготове в банке под кадушкой с дождевой водой. Витька взял удочки, банку, крикнул Соне: «Я пошел!» — и выбежал на улицу.

Наилучший клев был на молу, но туда далеко идти, с берега Витька никогда не ловил — это было пустым занятием, и он решил пойти на взорванный немцами нефтевоз, затонувший в ковше «Орджоникидзестали». Пробираясь по палубе, он споткнулся о железный прут, банка с червями полетела в люк, и вот теперь после нечаянного купанья, он тоскливо разглядывал вконец перепачканные рубашку и штаны. Можно было подольститься к Соне, помочь ей полоть грядки, тогда, может, все и обошлось бы, но подлизываться Витька не любил, да и грядки полоть не хотелось. И все равно: сначала Соня увидит его таким и раскричится, а только потом можно будет говорить о грядках.

Нет, уж лучше подождать до того времени, когда вернется мама, и самому все ей рассказать. Все-то, конечно, рассказывать нельзя: если бы не этот паренек, он бы, пожалуй, и в самом деле утонул… А парень, видать, ничего, с таким можно и дружить.

— Ты где живешь? — спросил Витька.

— В детдоме. Я еще только начинаю там жить… Может, и не буду, убегу…

— Плохо там?

— Да нет, не потому. Заведующая пристает, кто да откуда… Им только расскажи — они возьмут да и вернут к Жабе.

— А кто это — Жаба?

— Дядька мой. Понимаешь, это такой гад, такой гад…

И Лешка рассказал все.

Витька долго молчал, насупливая широкие черные брови и кусая травинку.

— Знаешь, ты не бойся, — сказал он наконец. — Идем сейчас к нам, а когда придет папа, расскажем ему все. Он скажет, чего надо делать, чтобы тебя к дядьке не вернули. Или сам велит, чтобы не вертали. Эх, если б твой дядька здесь был, он бы ему показал! Думаешь, нет? Вот увидишь!

Лешка не очень поверил, но опять бежать, мыкаться в дороге и в Ростове — это было не такое уж приятное будущее, и он ухватился за надежду отдалить его.

Гром и Ловкий обнюхали Лешкины икры, вопросительно поглядывая на хозяина, и тотчас признали его своим.

Как ни старался Витька избежать встречи с Соней, избежать ее не удалось, но обошлась она лучше, чем он ожидал.