Горе одному - [166]

— А что ты ему говорил?

Подергивая редкие черные волоски на верхней губе, Федор молча выслушал рассказ Алексея.

— Ну ладно, посмотрим, — сказал он, забрал газету и ушел к своему станку.

Алексей рассказал о заметке Василию Прохоровичу.

— Еще одна, — меланхолически заметил дядя Вася.

— Кто?

— Шишка.

— А вам шуточки… Морду ему, гаду, набить, и все!

— Морду — нельзя. За морду тебе такое припаяют — не обрадуешься.

— Выходит, терпеть и молчать?

— Молчать не обязательно, а потерпеть покуда придется…

— А!

Алексей отмахнулся, ушел к плите. Старик всё обращал в болтовню, в слова. А тут нужны не слова…

Он углубился в работу, время от времени поглядывая на часы — скоро ли обед. Прошло часа два. Алексей почувствовал какую-то неловкость, скованность. Он поднял голову и встретил взгляд маленьких, близко поставленных колючих глазок.

Человек в полувоенной, защитного цвета, несмотря на жару, наглухо застегнутой гимнастерке отвернулся и пошел по пролету.

Где он видел такие глазки, кого напоминает этот человек?.. Да никого не напоминает, это он и есть! Гаевский…

…Школа, капитаны, Витькина выдумка — игра в тайное общество «Футурум» — «Будущее». Гаевский прицепился и раздул целое дело. Если бы не Людмила Сергеевна и Витькин отец, вышибли бы его, и всё… Кире, Витьке и Наташе ничто не угрожало, Алексей бы их ни за что не выдал, а его самого выгнали бы из школы и, может, даже из детдома… И все Гаевский… Прогнали его тогда из пионервожатых… Постарел. От лба поползли вверх взлизы, на макушке волосы поредели, просвечивают. Все такой же бледный и худой. Только ходит иначе. Раньше все спешил, будто ему ужасно некогда, а теперь неторопливо, важно… И чего он тут ходит? Что он теперь делает?..

Идя к инструментальщику, Алексей снова увидел Гаевского. Он разговаривал с Виктором. Заметив Алексея, Виктор отвел глаза в сторону и вроде даже покраснел.

Вадима Васильевича Алексей в обед не застал.

Дядя Вася обедать в столовую не ходил. «Разве это обед? — говорил он. — За десять минут покидал в себя все, как в мешок, и — бегом, освобождай место… Обедать надо дома — с чувством, с толком, с расстановкой… А тут можно только перекусить». Из дома дядя Вася приносил обернутый в чистую тряпочку кусок сала; когда начинался перерыв, аккуратно резал его на кубики и на самодельном, из листа железа, маленьком противне жарил на горне в инструментальной. Потом располагался возле своего станка, подцеплял ножом скварчащие, брызгающие жиром кусочки сала и неторопливо, один за другим, отправлял в рот. Покончив с салом, он куском хлеба тщательно подбирал смалец и до конца перерыва успевал выпить две большие кружки чая. Во время еды разговаривать он не любил, все это знали и никогда к старику не подходили, пока он не покончит со своей «перекуской».

Вернувшись в цех, Алексей увидел, что поджаренное сало осталось нетронутым, дядя Вася хмуро разговаривает с Гаевским. Тот наконец ушел. Дядя Вася съел остывшее сало, выпил чай и подошел к плите.

— Про тебя допытывался: что да как…

— Ну?

— Ну, я говорил, что знаю… Прятать-то тебя нечего?

— Нечего.

— Значит, и бояться нечего.

— А кто он?

— Из отдела кадров.

— Начальник?

— Нет, говорит, инспектор… Чего он вокруг тебя круги делает? Похоже, Алеха, будут из тебя воду варить…

— А что он мне может сделать? Ничего!

…Иванычев так не думал. Появление Гаевского встревожило его. Гаевский был представителем отдела кадров, частью его, а все, что составляло отдел кадров, требовало осторожного к себе отношения. Осторожность эта появилась давно.

Начало биографии его было кристально ясным. Закончив сельскую семилетку, он подался в райцентр, где жил и работал на мельнице брат матери. Прельщавшая поначалу возможность стать, как дядя, рабочим на мельнице, скоро потускнела перед другой, более привлекательной: поступить в техникум и стать техником-строителем, итээровцем. Техникума кончить не довелось. Со второго курса его, уже с год активного комсомольца, сделали инструктором райкома комсомола. Держался он скромно, даже робко и старательно выполнял все, что требовалось. Его ценили, при случае похваливали. Когда встал вопрос об укреплении городского отдела коммунального хозяйства, вспомнили о нем. «Парню надо расти, — сказали тогда. — К тому же он технически подкован, будет на своем месте. Не кончил техникума? Это маловажно, главное — свой парень и техническая закваска все-таки есть…»

Техническая закваска и с самого начала не была густой, а к тому времени без употребления начисто выветрилась, но гайки с шайбой он не путал, схемы и графики чертить умел, писать объяснительные, докладные записки научился, а большего на первых порах от него и не требовалось. Отдел коммунального хозяйства практически хозяйства не имел, и называть его следовало бы отделом коммунальных пожеланий и предположений, так как и водопровод, и канализация, и электросеть существовали пока только в папках проектов. Маленький городок, в котором самыми крупными предприятиями были мельница и маслобойка, не мог угнаться за новостройками, городами-гигантами, средства на благоустройство его отпускались скупо или не отпускались вовсе. Но — отпущены средства или не отпущены — Иванычев обязан был обеспечить, чтобы к Первому мая и Седьмому ноября на базарной площади была построена трибуна, дома на главной улице заново побелены, а кирпичный парапет перед Домом Советов зацементирован. Иванычев обеспечивал. Для побелки домов шла только известь, после первого дождя она шелушилась и осыпалась, цемент был такой, что, высохнув, растрескивался и отваливался большими шершавыми лепешками. Но в этом уже не было вины Иванычева, и хотя иногда его попрекали, но попрекали не слишком серьезно — все знали, что он тут ни при чем, виновато качество материалов. Словом, можно было жить спокойно. Иванычев жил. Он возмужал, посолиднел, женился. Жена, вывезенная из родного села, возилась с курами и детьми, обеспечивала положенный уход за мужем.