Горе дядюшки Пито - [2]
Тетка Пито приблизилась к люльке, откуда продолжали нестись крики. Среди тряпок с трудом можно было различить худенькое, сморщенное личико. Дряблые веки прикрывали глаза, казавшиеся сочащейся раной. Из сжатого спазмой горла с трудом вылетали звуки, а маленькое тельце судорожно корчилось под серыми холщевыми пеленками.
— Когда же ты перестанешь пищать, дрянной мальчишка! — проговорила фермерша, наклоняясь над люлькой и взбивая промокший соломенный тюфячок — Ну, смотри, теперь спи! — прибавила она, снова укладывая ребенка. — Если тебя слушать, то ни на шаг и отойти нельзя будет…
Она отошла от люльки, снова опустилась перед камином и стала раздувать потухавший огонь. В это время собака поднялась и закружилась по комнате, обнюхивая пол; кошки проснулись, потянулись и полезли на стул. Вошел дядя Пито с Луизой.
— Боюсь, что Перепелка наша заболела, — сказал он, качая головой, — и сильно заболела!
Фермерша, раздувавшая головешки, стремительно обернулась.
— Что ты говоришь?.. Что там такое случилось? — спросила она, побледнев.
— Я тебе говорю, что больна Перепелка. Вот что… Сильно больна!..
— Да что же с ней?
— Не знаю. Сверлит что-то в легких. Не ест ничего и вспухла вся!
— И дышит тяжело! — прибавила Луиза.
— Да что и говорить, совсем больна! — закончил Пито, бросая с отчаянием фуражку на стол.
Подавленная, тетка Пито молчала. Неожиданное известие о том, что её великолепная, молочная Перепелка хрипит, распухла, не ест, заболела, совсем ее пришибло. Однако она скоро пришла в себя и принялась кричать на мужа, злобно глядя на него:
— Распухла… хрипит… а ты расселся здесь словно сыч да чешешь затылок! Ты, должно быть, воображаешь, что ветеринары лечат только собак! По-твоему пусть скотина подыхает, — меньше будет забот!.. Стоит точно чурбан, прирос к месту… Да догадался ли ты хоть соломы-то свежей ей подостлать? Ах, Господи, Боже мой!
Ребенок снова принялся плакать, и от движений маленького существа, сопротивлявшегося страданиям, скрипела люлька. Голос, то слабый и жалобный, то пронзительно резкий, то глухой и хриплый, казалось, мучительно взывал о помощи. Но ни отец, ни мать не слыхали этих призывов, выливавшихся в нечленораздельных звуках. Оба продолжали свою руготню. Тетка Пито, рассвирепевшая, махала руками и кричала:
— Ведь ей не станет легче от того, что ты тут сидишь да, разинув рот, пучишь на меня глаза?
И, обратясь к работнице, завопила еще пуще:
— А всё по твоей вине, мерзавка… Это ты ей показала дорогу в орешник? Там она и наелась отравы…
При этих словах она грохнулась на стул и, закрыв лицо фартуком, заревела:
— Бедная моя Перепелка! отравили тебя. Ох, ох, ох!
Ребенок задыхался от кашля; казалось, что тельце его разрывается в предсмертных судорогах. Пито взглянул на скрипевшую люльку и увидал две тощие, скрюченные ручки, торчавшие оттуда…
— Что это мальчишка так кричит?.. и с чего он?
— Да ни с чего… Должно быть, зубы… Бедная моя Перепелка, ох, ох!..
— Ну, перестань, схожу за ветеринаром. Ведь она еще не подохла… Нечего заранее-то убиваться…
— Бедная моя Перепелка! Уж никогда не видать мне такой коровы! Да замолчишь ли ты, проклятый поросенок!.. Погоди, вот я тебя кнутом!
Но Луиза взяла ребенка на руки и, пока дядя Пито натягивал куртку, принялась кормить его густой, вонючей кашей; малютка отбивался, выплевывал всё назад и продолжал хрипеть.
III.
Доктор Рагэн, укрывшись теплой меховой полостью, правил своим шарабаном, искусно лавируя между глубокими колеями и большими камнями, круглые бока которых торчали по дороге! Но, несмотря на всё искусство доктора и послушный нрав его лошади, колеса всё-таки нередко стукались о камни или проваливались в выбоины, и тогда шарабан прыгал как судно на волнах. Накрапывал дождь. Высоко в сером небе проносились вороны; испуганные стаи дроздов, приютившиеся на изгороди из остролиста и шиповника, окаймлявшей дорогу с обеих сторон, поднимались и перелетали на ветви соседних яблонь.
— Доброе утро, господин Рагэн! — сказал полный мужчина, который, перешагнув через лазейку в изгороди, показался на дороге.
Одет он был в короткую куртку, грязные панталоны и стоптанные, измазанные сапоги.
Доктор придержал лошадь.
— А-а, господин Торель! — сказал он. — Здравствуйте, господин Торель. Раненько вы разгуливаете.
Торель с минуту переводил дух, потом снял серый шерстяной шарф, которым была обмотана его шея, и сказал:
— Да, приходится, господин Рагэн… В Эпине годовалая тёлка больна сапом; а теперь я пробираюсь к Пито; у него корова больна воспалением легких… вот уже четыре дня. Сейчас много скота переболело воспалением.
— А я тоже еду к Пито.
— Да, как же, знаю… к его ребенку. Это я посоветовал ему послать за вами… Плох ведь малыш-то… Но я вас не задерживаю, господин Рагэн.
— Поедемте вместе, господин Торель, я вас подвезу.
— У меня сапоги уж очень грязные, господин Рагэн.
— Что за пустяки…
— В таком случае с удовольствием…
На повороте показался человек, быстро шагавший по дороге.
— Смотрите! Да ведь это сам Пито! — воскликнул Торель, уже поставивший одну ногу на подножку шарабана. — Эй! дядя Пито!.. Здравствуйте, дядя Пито!..
— Доброе вам утро, господин Торель с компанией, — сказал фермер, почтительно раскланиваясь.
Горничная Селестина, поступившая на работу в семейство Монтей, любопытна и наблюдательна. Немало пикантных подробностей о ненасытной сексуальности, утонченном фетишизме и склонности к насилию обитателей этого дома открылось ей. Об этом, о ее собственных ощущениях, о приобретенном ею опыте и поведал дневник Селестины…
Творчество французского писателя Октава Мирбо, члена Академии Гонкуров, во многом определено его судьбой. Брак с артисткой кабаре Алисой Ренье вынудил писателя порвать с буржуазной средой. Его романы «Сад пыток» («Сад мучений») и «Дневник горничной», написанные в годы зрелости, дразнили пуритан и ханжей откровенным изображением человеческих страстей.
Идите, милые, идите же скорее. Там, куда вы идете, еще больше страдания, еще больше истязаний, больше крови, льющейся и впитывающейся в землю! Больше скорченных, разрываемых тел, хрипящих на железных столах, больше нарубленных тел, качающихся на веревке, на виселице, больше ужаса и больше ада! Идите, мои дорогие, идите, уста с устами, рука с рукой…
(фр. Octave Mirbeau) — французский писатель и драматург, член Гонкуровской академии. Пик его популярности в России пришелся на два первых десятилетия ХХ века.
Прошла почти четверть века с тех пор, как Абенхакан Эль Бохари, царь нилотов, погиб в центральной комнате своего необъяснимого дома-лабиринта. Несмотря на то, что обстоятельства его смерти были известны, логику событий полиция в свое время постичь не смогла…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.