Гордубал - [12]

- А что, кузнец, хороши кони у Гордубаловой?

- Ну и кони, не кони, а черти! Только для господ они, не для мужицкой работы, дядюшка. А подковать их - ого! Два парня держат такого беса.

Гордубал глядит на раскаленный кусок железа.

Да, принесу я, Полана, кое-что для твоего хозяйства.

- И дорого стоит такой конь, а, кузнец?

- Разрази меня гром! - плюет кузнец. - Слышал, что хотят за него восемь тысяч. Эдакие деньги за лошадь! А какой от нее толк? Охромеет такой леший - и все тут. Не в пример лучше гуцульский коняга или мерин: спина, как алтарь, грудь будто орган в церкви. Куда там! Это в старину бывали кони. А нынче трактор! Говорят, помещик луга продает, - зачем, мол, сено, и кони ни к чему, теперь всюду машины.

Гордубал кивает головой. Верно, машины - как в Америке. Надо приглядеть, чтобы Полана не наделала глупостей. Наедут машины, - что тогда с лошадьми делать? То-то и оно. Нет, нет, Полана, не отдам я своих долларов на луга. Поле и коровы - другое дело, а машиной сыт не будешь. Как? Думаешь, от коров и поля доходу нет? Мало ли что: может, и нет, зато хлеб свой и молоко. Так-то!

Получив неостывший еще кусок железа, Гордубал отправляется. Кажется, Полана варит обед. Юрай прокрадывается по лестнице на чердак и укрепляет крюк на дверях изнутри. Вот. Теперь еще петельку...

По лесенке подымается Полана и, сдвинув брови, смотрит, что это мастерит Гордубал. Сейчас, верно, спросит. Нет, не спрашивает, только смотрит в упор.

- Готово, Полана, - бормочет Гордубал, - я приделал тут крюк, чтоб ты могла запираться.

IX

Глупо это выходит. Юра, Юрай? Ходишь по двору, глядишь по сторонам и не знаешь, за что приняться. Капусту разводить? Не мужская это работа. Кормить кур? Свиней? Это тоже бабье дело.

Дров ты уже напилил, наколол, забор починил, еще кое-что смастерил из досок, а теперь бездельничаешь, как старый Кирилл, что трясет бородой там, на дворе, у Михала Герпака. А соседки судачат - хорош хозяин, руки в карманы да зевает во весь рот.

Гляди, пожалуй, челюсть вывихнешь!

Внизу, в лугах, Манья. Ну и что?, "Нельзя с конями разговаривать" - и все. Торчи себе там один, на что мне твоя степь. Ишь ты, батрак, явился бог весть откуда и учит еще: "Вы бы то-то и то-то сделали, хозяин". Не твое дело мне указывать. Однако ж, ежели что из дерева сработать надо, я сделаю...

Раньше лес рубили, а теперь, говорят, и на дерево спросу нет. Лес на корню гниет, а лесопилки стоят.

Господи, одно осталось - коров пасти! Не двух - люди бы засмеяли, - а дюжину. Погнать бы их на Воловий Горб, да топор захватить - от медведей, И никто не скажет - не разговаривай с коровами.

На скотину покрикивать надо.

Но Полана и слышать не хочет, - за корову, мол, мясник восемь сотенных даст, да и то из одолжения.

Ну, что мясник, мясник! Выхаживать скотину и для себя можно. Но коли не хочешь, ладно. А на лужки в равнине деньги тратить не стану!

Или запрячь коров в телегу - и в поле снопы возить. Шагаешь, шагаешь, рука на ярме - пошевеливайся, эй-эй! Торопиться некуда - идешь в ногу с коровами. Даже в Америке не научился Гордубал ходить иначе. Как нагрузишь телегу снопами, колеса придержишь за спицы и чувствуешь, будто весь воз в твоих руках. Тогда, слава богу, понятно, на что тебе руки даны. Вот это, Полана, мужская работа.

Ах, смилуйся, боже, какое безделье, зря пропадают руки! Да какие руки - крепкие, молодецкие, американские.

Тебе-то что, Полана, - у тебя все кипит, дела всегда хватает, тут - куры, там - свиньи, еще в кладовку поспеть надо. А мужчине срам стоять у забора!

Хоть бы сказал ты: "Юрай, сделай то и это". А ты носишься стрелой, словом с тобой перекинуться не успеешь. Я мог бы тебе про Америку рассказать.

Там, Полана, парню можно и подметать, и посуду мыть, и пол скрести, и ему не стыдно. Хорошо живется бабам в Америке. Ты вот хмуришься, чуть я возьму что-нибудь в руки, мол не годится это, люди смеяться будут. Ну что ж, пускай смеются, дураки. Пойду в конюшню - лошадей накормить, напоить дуется Штепан. Нельзя, видишь ли, с конями разговаривать. Он все знает! Ходит злющий, того и гляди сожрет меня глазищами. С хозяйкой словом не обмолвится, отвечает нехотя, знай глазами зыркает. Злится, лицо пожелтело от злости, сам себя точит... И Полана его боится, говорит: "Сходи, Гафья, скажи Штепану, чтобы сделал то-то и то-то, спроси Штепана о том о сем". Гафья не робеет.

"Дядя", - позовет, а он ее покачает на коленке. "Вот так, Гафья, жеребенок скачет, так идет кобыла".

И запоет. А увидит кого, сразу будто в рот воды наберет, и спрячется в конюшню.

Гордубал чешет затылок. Черт знает, почему меня боится Гафья. Одна играет, а как приду, - глазенки вытаращит и удрать норовит. Ну, беги, беги.

Эх, Гафья, я бы вырезал тебе игрушки, только прижмись к моему плечу и гляди, что выйдет. А сколько бы я порассказал тебе об Америке, дочка: негры там, и машин пропасть... Ну, да бог с тобой, Гафья, иди к своему Штепану. Не тронь ее, Полана; битьем никого не выучишь. Вот кабы и ты ко мне подсела, кабы мы вместе потолковали, пришла бы и Гафья послушать, оперлась бы локтем о мое колено. Уж я бы порассказал, - дитя и рот разинет. Ну, авось зимой у печки...