Гордиев узел - [9]

— Что?

— Вот именно — что? Правильный вопрос! — Булнаков вновь просиял, излучая радость и благорасположение. — Как быть? Что делать? Этот вопрос задавал себе Зевс, этот вопрос задавал себе Ленин, а ответ есть только один: возьмите свою судьбу в свои руки! Не упускайте шанса, который дает вам смерть Морена. Смерть одного — хлеб для другого. Ужасно, конечно, но что-то в этом есть, не правда ли? Колесо жизни! Поговорите с вдовой Морена, поговорите с вашими коллегами, принимайте фирму!

Ну конечно. Вдова Морена была бы рада, если бы он продолжил дело ее мужа, выплачивая ей определенную ренту. Крис, Изабель или Моник вряд ли потянули бы это дело, нет у них такой жилки. Да и у него самого две недели назад тоже ее не было. А с ним, под его началом, они бы продолжили работу в бюро.

— Спасибо, мсье Булнаков, это и в самом деле великолепная идея. И мне, пожалуй, надо как можно скорее…

— Вот именно, как можно скорее! То есть сейчас же! — Булнаков подтолкнул его к двери и дружески похлопал по плечу.

Приемная была пуста.

— Приезжайте через два дня! Будет новый заказ! — крикнул Булнаков ему вслед.

Георг прошел по переулку и, остановившись на площади, поискал глазами свой «пежо». Разве он поставил его не перед «Маленьким барабанщиком»? Наконец он увидел его поодаль, рядом со строительной площадкой. Он открыл дверцу, сел в машину, тут же опять вылез и направился в бар на углу. Взяв у стойки чашку кофе и бокал вина, он прошел к столику, остановился рядом с ним и задумался, глядя сквозь мутное стекло на улицу. Он уже устал от всего, что ему предстояло, еще не успев даже составить себе представление о своем будущем деле. Он выпил кофе и вино, заказал еще бокал. Потом пришла Надин, художница, зарабатывавшая себе на жизнь гончарными изделиями собственного производства — чайниками и кофейниками, чашками и тарелками — и выпечкой хлеба с сушеными фруктами. Тридцать шесть лет, незаконченная учеба, разведенная, десятилетний сын. Они с Георгом какое-то время спали вместе, просто так, потом перестали, просто так, и остались добрыми приятелями.

— Морен погиб. Разбился на машине. И я вот думаю, не попробовать ли мне занять его место.

— Мм… Почему бы и нет?

— Правда, это жуткая морока. Не знаю, стоит ли надевать на себя этот хомут. Но с другой стороны… — Георг заказал еще бокал вина и пересел к Надин. — А ты бы взялась?

— Бюро переводов? Ты же хотел писать. Рассказывал мне историю любви между маленьким мальчиком и его плюшевым мишкой.

— Писать-то я, конечно, хотел, но…

— А еще ты собирался перевести и напечатать какого-то американца и детективы Солиньяка, которых в Германии еще не знают. Хотя… в жизни так и бывает: вечно делаешь не то, что хотел.

Она коротко рассмеялась, горьким, но не лишенным обаяния смехом, убрала волосы с лица, стряхнула пепел с сигареты. Георг почувствовал легкий запах ее духов. Он втянул носом воздух:

— Все тот же «Опиум»?

— Мм… Знаешь, из всей нашей компании я здесь продержалась дольше всех. Одни уехали, я о них ничего не знаю; другие резко поднялись или, наоборот, опустились, работают где-нибудь, здесь или в городе, или открыли какую-нибудь лавчонку, или вообще скатились на самое дно, как, например, Жак, который подсел на наркотики и ворует понемногу и рано или поздно сядет. Я предпочитаю золотую середину. И мне всегда казалось, что ты тоже выгребешь против течения.

— Но ты же художница. Только не говори мне, что ты не хочешь выставляться, продавать картины, не хочешь славы.

— Нет, скажу. Я хочу сохранить свою свободу, даже если от нее мало толку. Ты прав, иногда я и в самом деле мечтаю о выставках и обо всем таком, но я надеюсь, что рано или поздно я расстанусь с этими мечтами.

По дороге домой Георг, слегка захмелевший, испытывал чувство гордости за свою жизнь — за то, что он не пошел ко дну и не взлетел на олимп ценой компромиссов. Да, Надин была права. Но когда, добравшись до дому, он увидел беспорядок в комнатах и немытую посуду, когда попытался позвонить Франсуазе, а телефон опять оказался отключенным, потому что он опять не оплатил счет, он сказал себе: «Нет, с меня хватит, я сыт этой жизнью по горло. Мне все это осточертело — этот бардак, и это безденежье, и то, что все идет наперекосяк. И то, что я хотел писать, но никак не соберусь сесть за работу, и что главный итог моей жизни заключается в том, что я бросил захудалую юридическую контору в Карлсруэ, чтобы променять ее на убогое существование в Кюкюроне! Я впрягаюсь в мореновский бизнес».

Вместе с принятым решением вновь вернулась усталость. Только теперь к ней прибавился еще и страх, что этот воз окажется ему не по силам. Он лег на кровать и уснул. Ему снились кошмары: бюро переводов, невыполненные заказы, неоплаченные счета, мечущий громы и молнии Булнаков, неприступная Франсуаза с испуганными глазами, покойный Морен.

В четыре часа он проснулся, но страх не прошел. Он принял душ, надел старый серый костюм, белую рубашку и черный галстук. В половине шестого он был уже в Марселе и стоял перед дверью квартиры Морена.

8

— Ты помнишь, как мы в прошлый понедельник ехали от Горда до Кадене? Я был в те минуты самым счастливым человеком на свете. Потом это чувство резко улетучилось — я вообще довольно малодушный человек; и то, что ты отказалась переехать ко мне, еще прибавило мне неуверенности в себе. А ведь ты как в воду смотрела: я еще не был тем, кем хотел быть и кого ты могла бы любить.