Гордиев узел - [12]

Потом, когда они уже лежали в постели, он спросил ее, не хочет ли она выйти за него замуж. Она застыла в его объятиях и не ответила.

— Эй, Кареглазка, что с тобой?

Высвободившись из объятий, она включила свет, села и посмотрела на него с отчаянием и неприязнью:

— Ну почему ты не можешь оставить все как есть? Почему ты все время давишь на меня? Зачем ты загоняешь меня в угол?

— Но что я такого… сказал или сделал? Я люблю тебя, я еще никогда так не любил, и мне с тобой так хорошо, как никогда еще…

— Ну так и оставь все как есть! Оставь, слышишь?.. Прости, милый, я знаю, что все это из лучших побуждений… Я не хочу огорчать тебя, я так хочу, чтобы тебе было хорошо!..

Она прижалась к нему, стала осыпать его поцелуями. Он сначала хотел отстраниться, прервать ее ласки, продолжить начатый разговор, но, увидев ее наглухо закрытое лицо, сдался и покорно позволил ей целовать, и тихонько покусывать его соски, и делать все то, что она обычно делала, чтобы его возбудить. Потом оргазм накрыл его горячей волной; Франсуаза крепко обнимала его, а когда, уже засыпая, он вспомнил свое предложение о женитьбе, оно показалось ему самому нереальным.

10

Реакция Франсуазы на его предложение была не единственным тревожным сигналом. Позже он распознал их все задним числом. И признался себе, что просто не хотел их замечать.

Ее внезапные уходы. В пятницу вечером Георг возвращался из Марселя домой, она встречала его в веселом настроении, в предвкушении уик-энда. Они отправлялись в «Старые времена», болтали весь вечер с Жераром и Катрин, валялись все утро в постели, потом Георгу нужно было садиться за перевод. Ночью или к утру воскресенья он выполнял свою норму, они завтракали и шли гулять среди виноградников, плантаций помидоров и дынь или по лесу на склоне Люберона. Вернувшись домой, они устраивались в постели с чаем или шампанским. Это стало их обычным жизненным ритмом в выходные дни. И почти каждый раз в четыре или пять утра Франсуаза уходила.

— Мне надо идти.

— Что?.. Как — идти?

В первый раз, когда она встала вот так и потянулась за трусиками, Георг был совершенно ошарашен. Он попытался удержать ее, уговорить остаться, но она явно не собиралась менять свое решение. Тогда он тоже попытался встать и одеться. Она, уже в юбке и блузке, присела на край кровати.

— Ну зачем тебе вставать, милый? Поспи еще. — Она укрыла его и поцеловала. — Мне просто нужно немного времени для своих личных дел. Я съезжу к себе, хоть немного приберусь в квартире, а то я ее совсем запустила; позвоню маме с папой, а завтра, когда ты приедешь из Марселя, я уже буду ждать тебя здесь.

Может быть, Георг постепенно и смирился бы с этим, если бы она, скажем, заявила: «Воскресный вечер мне нужен для моих личных дел». Но у нее все было сложнее: то ей просто нужно было «побыть одной», то на нее сваливалась какая-то срочная работа, которую она должна была выполнить или отвезти Булнакову, то какой-то важный звонок, причем звонить должны были ей домой. Изредка такое случалось и в рабочие дни. Она могла неожиданно уйти после ужина или даже посреди ночи. Георг каждый раз пытался ее удержать настойчивыми расспросами, ласковой насмешкой или угрозой обидеться. И каждый раз натыкался на жесткое сопротивление. И независимо от формы этого сопротивления — нежность, злость или отчаяние — она неизменно уходила. Вначале Георг и в самом деле оставался лежать. Но за окном обычно уже брезжил рассвет, и эта почти нереальная красота раннего утра в одиночестве, без нее, с ее запахом в постели, причиняла ему боль. Поэтому он одевался, провожал ее вниз и стоял у калитки, пока ее машина не исчезала из виду.

Однажды он заехал за ней в пятницу вечером на работу, и поскольку она оказалась у него без машины, то в воскресенье ей пришлось просить его отвезти ее домой. Пользуясь ситуацией, он все тянул время — «сейчас, сейчас!», — и в конце концов они еще раз занялись сексом. Франсуаза хотела сделать все побыстрее. Но он не торопился, постепенно распалял ее своими ласками, и ей стало так хорошо, что она уже сама не могла остановиться. Наконец она взмолилась: «Иди сюда! Скорее!» Не потому, что хотела скорее освободиться, а потому, что уже не могла больше терпеть. И когда он вошел в нее, она кричала от наслаждения. Потом, по дороге к ее квартире, она прижималась к Георгу, говорила ему тысячу разных ласковых слов, но в то же время поторапливала его:

— О боже, я точно опоздаю! Черт, приспичило же мне с этим оргазмом!

В свою квартиру она брала его с собой редко. Две смежные комнаты на первом этаже, ванная, кухня, а перед большой комнатой — терраса. Квартира казалась нежилой. Ну, она же редко здесь бывает, думал Георг. Он сделал несколько фотоснимков, хотя она не любила фотографироваться: Франсуаза на террасе развешивает белье, Франсуаза перед холодильником, Франсуаза на тахте, под большим рисунком, на котором очень детально, в мельчайших архитектурных подробностях, изображена какая-то церковь.

— Что это за церковь?

— Это… — она помедлила, — собор в Варшаве, в котором венчались мои родители.

Он до сих пор не знал о ее родителях ничего, кроме того, что они существуют.